Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Николай Грибачев:
Евгений Евтушенко:
* * *
Вот так мы развлекались. Играли словами. На кухне, как сейчас принято говорить. Но не только на кухне. «Оттепель», хотя и была подморожена, продолжалась. Поэтический авангард демократии собирал тысячные аудитории — от площади Маяковского до Политехнического музея и от Владивостока до Ленинграда. Люди не могли заниматься политикой, политикой стали заниматься стихи. Политикой стали заниматься театры. Властителем умов был «Современник». Всходила звезда Окуджавы. Мы жили этой жизнью. Мы были погружены в эту атмосферу. Ток эпохи проходил и через нас.
Большой шум вызвала моя первая, заявочная, так сказать, статья «Наука и мировоззрение» (1960, № 5). Не зря, оказывается, в 1948 году ростовские студенты изучали материалы сессии ВАСХНИЛ. Наконец пригодилось. Признав, что классическая генетика в ее менделевско-моргановском варианте была пропитана метафизикой и идеализмом, я продолжал: «Однако в самом представлении о материальном „механизме“ наследственности нет ни идеализма, ни метафизики. Обнаружение и исследование биофизических и биохимических закономерностей, связанных с этим механизмом, представляют важнейшую задачу науки, решение которой откроет безграничные возможности управления процессом органической эволюции и может выдвинуть биологию на ведущее место в системе наук. Какими бы методами ни решалась эта задача, она остается не философской, а естественно-научной, и решение ее должно опираться в первую очередь на эксперимент, а не на философскую аргументацию».
Номер «Коммуниста» с моей статьей вышел в начале марта. А 17 апреля газета ЦК КПСС «Сельская жизнь» поместила статью академика Т. Д. Лысенко «Мичуринское учение — на службу народу». Академик, естественно, отчитывал меня и отрицал наличие «материального механизма наследственности».
Сложилась парадоксальная ситуация, которую можно проиллюстрировать письмом в «Коммунист», написанным двумя, несомненно, мичуринскими биологами. Цитирую:
«В „Коммунисте“ № 5 за этот год напечатана статья А. Бовина „Наука и мировоззрение“, где он пишет, что „в самом представлении о материальном „механизме“ наследственности нет ни идеализма, ни метафизики“. Иными словами, те генетики, которые утверждают существование обособленного от тела специального аппарата наследственности, по мнению автора, являются такими же материалистами, как и сторонники мичуринской генетики. В первом номере „Сельской жизни“ Т. Д. Лысенко ответил А. Бовину. Мы полностью согласны с Т. Д. Лысенко с тем, что мичуринская биологическая наука — единственное направление в генетике, которое сознательно руководствуется идеями материалистической диалектики.
Нас смущает другое: почему в различных печатных органах ЦК КПСС в одно и то же время так бесстрастно публикуют две противоположные и непримиримые точки зрения. Не является ли это невольным объективизмом?
Вопрос этот у нас возник потому, что, работая в реферативном журнале „Биология“, мы постоянно сталкиваемся с работами ученых материалистического и идеалистического направлений. Журнал наш критиковали за неправильную теоретическую направленность („Агробиология“, 2, за 1960 г.). Появление статьи А. Бовина в вашем журнале в какой-то степени усложнило работу по исправлению идеологической линии РЖ „Биология“.
Просим ответить, является ли статья Бовина случайно пропущенной в печать, или „Коммунист“ полностью согласен с автором.
Ответ, отправленный в августе 1960 года, звучал так:
«Уважаемые тт. Галенко и Ассафрей!
Редакция журнала „Коммунист“ получила ваше письмо, в котором вы указываете, что в газете „Сельская жизнь“ и в журнале „Коммунист“ появились статьи, выражающие различные точки зрения по ряду вопросов биологии.
Это естественно: наука не может развиваться без борьбы мнений.
В связи с этим разъясняем, что то место в статье А. Бовина, о котором вы пишете, выражает мнение автора статьи по ряду спорных проблем биологической науки.
Между вопросом и ответом прошло примерно четыре месяца. Четыре месяца нервотрепки, треволнений, разыгрывания различных ходов и комбинаций, призванных вывести меня из-под удара официальной, поддерживаемой в ЦК, лысенковщины. Все думающие люди в редакции были на моей стороне. Но редакция как институт, как партийный орган была вынуждена играть по установленным правилам идеологической игры. Состоялось специальное заседание редколлегии. Момджян вежливо отмежевался. Бутенко дрался, как лев. Кончилось малой кровью: Бутенко получил выговор (занятная деталь из нравов тех лет: перед редколлегией отвечает не автор статьи, а ее редактор)[7]. Что же касается моей персоны, то рассказывают, что чуть ли не по личной просьбе Константинова группа «атомных» академиков (физиков и химиков) обратилась в ЦК с посланием, в котором защищала меня от «народного» академика. Не знаю, было ли так. Но меня оставили в покое.
