– Почему нет? У нас хватает места. В этом доме легко заблудиться.

– Дело не в этом. А что скажут твои родители?

– А что они скажут? Прошу, не уходи. Как бы то ни было, не думаю, что папа тебя выставит: что о нем тогда напишут в газетах? Сначала он утверждает, что А2 уничтожены, потом выставляет на улицу девушку, которая осталась сиротой по милости этой группировки. Вот уж чего точно не случится.

Она смотрит на меня, склонив голову к плечу, и выдавливает смешок.

– Пожалуй, ты права. Но все равно не в этом дело.

– А в чем же?

Она качает головой.

– Я уже даже не знаю.

– Оставайся. Поверь мне.

Она бледно улыбается.

– Спасибо, что выслушала. Но меня ждут письма. – Она касается сумки, которую так и не выпустила. – Хочу почитать в одиночестве.

– Ты уверена?

– Да, вполне.

– Дай мне знать, если надоест одиночество или захочется поговорить. Что бы ни случилось. Ладно?

– Хорошо. Обещаю.

Я обняла ее. Она не сразу расслабляется, но потом прижимается ко мне щекой. Отстраняется и смотрит на меня. В ее глазах появляется что-то новое, чего я не могу прочесть.

Она опускает взгляд и говорит:

– Иди.

Я слежу за Сэм, когда она идет через комнату. На пороге она останавливается, будто сомневаясь, но все-таки выходит. Дверь закрывается.

Я вздыхаю, откидываюсь на спинку дивана. Злость проходит: ее прогнали слова Сэм об отце. Я улыбаюсь, но улыбка быстро сходит.

Она все еще не знает главной причины, почему я не могу оставаться здесь в качестве ее подруги. Не знаю, как долго я смогу скрывать свои чувства к ней.

Но куда еще мне пойти?

Я качаю головой. Я просто пытаюсь отвлечься от того, что нужно сделать. Я отчаянно хочу прочитать письма и вместе с тем боюсь.

Я открываю сумку. Письма к папе тоже здесь. Их я оставлю на потом или вовсе не стану читать.

Я достаю те, что адресованы мне, не меняя порядка.

Сначала самое раннее. Я касаюсь надписи на конверте – обвожу пальцем буквы, которые она выводила, чтобы отправить письмо мне.

Я вскрываю конверт, достаю листок, раскрываю его и читаю.

«Моя драгоценная Ава!

Сначала я должна сказать: прости, что не попрощалась. Я посчитала, что поступаю правильно, но стоило уехать, и я тут же пожалела о своем решении. Прости меня.

Я вернулась в Швецию. Я так по тебе скучаю, больше чем по звездам в небе, чем по волнам в океане. Я уехала не потому, что хотела.

Я больна. Ужасно больна. Без помощи врачей мне не обойтись, но этого мы не можем позволить себе в Лондоне. Поэтому мы с твоим папой решили, что мне лучше вернуться домой, в Швецию.

Я знаю, что папа любит тебя. Он сделает все, чтобы присмотреть за тобой, чтобы сделать тебя счастливой. Прости и его тоже.

С любовью,

Мама».

Полились слезы, и зрение затуманилось. Читать я больше не смогла.

Позже я одно за другим открыла остальные письма. В каждом мама говорит, как сильно любит меня. А еще она рассказывает о цветах в больничном саду, о том, что видит в облаках, о добрых медсестрах и докторах, которые пытаются ей помочь.

В последнем чувствуется, что она уже догадывается о близком конце. Она говорит, что я должна быть храброй, что у меня есть сила и упорство, чтобы достичь чего угодно.

И прощается.

Я вернулась в комнату, и тут же в дверь постучали. Вошла мама.

– Папа вернулся, – говорит она. – Хочет поговорить с нами обеими в кабинете. Сейчас.

– О чем?

– Не знаю, – трудно не заметить, как мама взволнована.

Мы вместе входим в кабинет сквозь открытую дверь, и мама закрывает ее за нами.

– А вот и мои девочки, – говорит папа.

– Что случилось? – спрашивает мама.

– Садитесь. – Мы переглянулись и опустились на диван. Он подтащил стул и сел к нам лицом. – Пришло время для семейного совета.

– В чем дело, Мертон? – беспокоится мама.

– Информация конфиденциальная, учтите.

Со мной обычно не делятся такими сведениями.

– Ты меня пугаешь, – говорю я.

– Премьер-министр Пауэлл подает в отставку в связи с недавними событиями в Лондоне и стране.

– Когда? – спрашиваю я.

– Сегодня вечером состоится пресс-конференция.

– Значит, теперь премьер-министром станешь ты? – говорит мама.

– Маловероятно, – отвечает папа. Мама явно разочарована, а я чувствую облегчение.

– Это значит, что вся реформаторская партия лишается мест или просто назначат другого лидера? – спрашиваю я, мысли беспорядочно скачут. – А что с коалиционным правительством? Будут выборы?

Папа вскинул бровь.

– Вопрос еще решается. Мне нужно возвращаться.

– Ты что, всю ночь не спал? – спрашивает мама.

– Почти. Прилег на пару часов в кабинете на диване.

– Ты можешь нам еще что-нибудь рассказать? – прошу я.

– Имей терпение. – Он помедлил. – Пришло время перемен. Этой стране нужен твердый правитель, – говорит он и берет нас с мамой за руки. – Команда Грегори в сборе? – спрашивает он, как раньше спрашивал всякий раз перед важными политическими событиями, когда нам с мамой приходилось стоять за его спиной, улыбаться и махать. Это значит, что мы вместе против целого мира и нельзя показывать слабину.

– Конечно, – говорит мама.

Он целует ее в щеку и сжимает мою руку.

– Саманта? – спрашивает он.

Он хочет, чтобы я согласилась, не зная, что нас ждет и что мне предлагают. Но я соглашаюсь. А как иначе? Я киваю, и он целует меня в щеку.

– Мне нужно в душ, переодеться, и я пойду, – говорит папа. – Смотрите новости, телефоны отключите. Телефонной службе велено пока блокировать звонки.

Он поднимается и идет к двери.

Мы с мамой переглядываемся. Она качает головой.

– Что дальше? – Мама обнимает меня, по-настоящему, не боясь помять одежду или испортить макияж.

Это случается так редко, что я еще больше пугаюсь.

Я дождалась папу на лестничной площадке. Меня мутило от предчувствия, что вот-вот случится нечто плохое: не только со страной, но и с нами.