представляются и волнения в Нижнем Новгороде. Здесь горожане выступили против бояр, оставшихся в городе после смерти князя Андрея Александровича. Нижегородский летописец сообщает, что собралось вече, постановившее избить этих бояр. Однако в дело вмешался тверской князь Михаил Ярославич, бывший двоюродным братом Андрея. Михаил, возвратясь из Орды, где он получил право на правление в Суздальско-Нижегородских землях, «изби вечниковъ». Вместе с тем отмечается, что «бысть замятна въ Суздальстей земле во всехъ градехъ» [ПСРЛ, т. VII: 184; т. X: 175].

20-е годы XIV в. не внесли заметных изменений в общественно-политическую ситуацию в Северо-Восточной Руси. Сложившийся в XIII в. «треугольник сил» «вече – князья – татары» во многом продолжал определять происходящие события. В 1320 г. «быша в Ростове злии Татарове, люди же ростовьскыя, събравшеся изгониша ихъ» [ПСРЛ, т. XXV: 166]. Но особо примечательно тверское восстание 1327 г. – прежде всего тем, что показывает многие стороны повседневной жизни северо-восточного русского города-государства, его вечевую стихию.

Тверское вечевое выступление 1327 г. достаточно хорошо изучено отечественной историографией. Оценки общего характера и немало любопытных наблюдений частного свойства содержатся в работах В. С. Борзаковского, А. Е. Преснякова, А. Н. Насонова, Я. С. Лурье, Н. Н. Воронина, М. А. Ильина, И. У. Будовница, А. М. Сахарова, Э. Клюга, Н. С. Борисова и других [Борзаковский 1994: 124–129; Пресняков 1918: 137–138; Насонов 1940: 91–92; Лурье 1939: 103–109; Воронин 1944; Ильин 1947: 36–42; Будовниц 1956: 87–92; 1960: 378–383; Сахаров 1959: 206–207; Клюг 1994: 116–121; Борисов 1995: 150–162]. Но наиболее всесторонне и глубоко на основе практически всех известных летописных и нелетописных сообщений это событие было проанализировано Л. В. Черепниным [Черепнин 1960: 475–497]. Однако, несмотря на такое повышенное внимание к тверскому восстанию, многие вопросы остаются нерешенными и вызывают споры.

В целом ход тверского «мятежа» хорошо известен[131]. Но вместе с тем замечено, что летописи дают различные, а порой и противоречащие друг другу версии как причинной, так и событийной сторон выступления. Эти версии исчерпывающим образом были исследованы Л. В. Черепниным. Судя по его выводам, их возможно представить в двух вариантах: в одних летописях представлена «народная» концепция восстания, в других – «княжеская». Ученый отдает предпочтение первой, изложенной в Рогожском летописце и Тверском сборнике (а также в фольклорном источнике – «Песне о Щелкане Дюдентевиче»), поскольку, по его мнению, «при всей их тенденциозности они воспроизводят наиболее близкую к реальной действительности версию о тверском восстании 1327 г. как чисто народном движении. Указанные летописные памятники довели до нас живой и яркий рассказ современника, полный интересных деталей, позволяющих воссоздать конкретную, социально и политически насыщенную картину антитатарского выступления тверских горожан» [Черепнин 1960: 481].

«Княжеская» же концепция, по словам Л. В. Черепнина, «искусственна и выдает свое литературное происхождение» [Черепнин 1960: 489]. Более того, в ней «налицо политическая тенденция (извращающая историческую действительность) представить тверское антитатарское восстание 1327 г. как дело рук тверской великокняжеской власти» [Черепнин 1960: 489] (см. также: [Пресняков 1918: 137]).

Эти же мотивы звучат и в итоговом выводе исследователя. Л. В. Черепнин признает, что «далеко не все детали нарисованной… картины… безусловно достоверны. Это – опыт гипотетической реконструкции на основании не всегда бесспорной интерпретации источников. Но бесспорно… одно: освободительное движение против татаро-монгольских захватчиков, поднятое самим народом вопреки указаниям тверского князя, тенденциозно превращено позднейшими летописцами в восстание, организованное якобы этим князем» [Черепнин 1960: 497].

Можно ли принять его выводы? Е. Л. Конявской был проведен текстологический анализ летописных версий [Конявская 1984; 1988]. Ее исследование фактически приравнивает возможную достоверность обеих – «княжеской» и «народной» – версий тверского восстания. А результатом соединения различных по происхождению летописных источников стала сводная редакция повестей, сохранившаяся в Никоновской летописи [Конявская 1988: 15, 23, 25].

Текстологические наблюдения Е. Л. Конявской представляются чрезвычайно важными для понимания социальной природы и общей оценки антитатарских выступлений как в Твери, так и в Северо-Восточной Руси в целом. Они позволяют внести существенные коррективы в трактовку восстания, предложенную Л. В. Черепниным и поддержанную другими исследователями. В свете выводов Е. Л. Конявской становится ясно, что разноаспектность в изложении летописями событий 1327 г. не противоречит достоверности отраженных в них социальных коллизий. Нет необходимости противопоставлять их и искать проявления тенденциозности и недостоверности: обе версии вполне согласуются друг с другом, что чутко уловили еще составители Никоновского свода[132]. Приведем этот рассказ.

«Прииде во Тверь посолъ силенъ зело царевичь Щелканъ Дюденевичь изо Орды, отъ царя Азбяка; бе же сей братаничь царю Азбяку, хотя князей Тверскихъ избити, а самъ сести на княжении во Твери, а своихъ князей Татарскихъ хотя посажати по Рускимъ градомъ, а христианъ хотяше привести въ Татарскую веру. И мало дней пребывшу ему во Твери много зла сотворися отъ него христианомъ; и приспевшу дню тръжествену, а ему хотящу своя творити въ собрании людей, уведевъ же сиа князь велики Александръ Михайловичь, внукъ Ярославль, и созва Тверичь, и вооружився поиде на него; а Щелканъ Дюденевичь съ Татары противу его изыде, и съступишася обои въсходящу солнцу, и бишася весь день, и едва къ вечеру одоле Александр, и побежа Щелканъ Дюденевичь на сени, и зажгоша подъ нимъ сени и дворъ весь княже Михаиловъ, отца Александрова, и ту згоре Щелканъ и съ прочими Татары. А гостей Ординскихъ старыхъ и новопришедшихъ, иже съ Щелканомъ Дюденевичемъ пришли, аще и не бишася, но всехъ ихъ изсекоша, а иныхъ изстопиша, а иныхъ въ костры дровъ складше сожгоша. Слышавъ же сиа царь Азбякъ Ординский, и разгореся яростию велиею зело, и во мнозе скорби и печали бысть о братаниче своемъ Щелкане, и рыкаше аки левъ на Тверскихъ князей, хотя всехъ потребити, и прочее всю землю Русскую пленити, и посла на Русь по князя Ивана Даниловича Московьскаго» [ПСРЛ, т. X: 194].

Никоновская летопись, таким образом, дает наиболее полное и внутренне непротиворечивое описание тверских событий, «по частям» приведенное в других летописях.

Итак, восстание 1327 г. охватило все социальные слои «богатой» Твери: княжье, боярство, представителей церкви, народные массы[133]. Все объединились в едином порыве сопротивления и отпора. Нет ничего неестественного в том, что активное участие в этом выступлении принимал тверской князь (одновременно являвшийся и великим)[134]. Совершенно справедливо пишет Е. Л. Конявская, что «тенденция к открытым выступлениям против татар, борьбе с игом последовательно проявляет себя в политике тверских князей начиная уже с середины XIII в., когда Ярослав Ярославич открыто поддержал Андрея Ярославича во время “Неврюевой рати”. Затем его сын Михаил Ярославич в 1317 г. поверг в бегство войско Кавгадыя» [Конявская 1988: 17]. К этому можно добавить и «военную тревогу» во время «Дюденевой рати» 1293 г., когда татары не пошли на Тверь, узнав о вернувшемся князе Михаиле. Н. С. Борисов также считает, что Александр Михайлович отнюдь не безучастно взирал на происходившее. И если в начале он, «видя озлобление людии своихъ и не могы