Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Факты свидетельствуют о том, что планы Грабаря о «реализации на западных рынках наших богатых иконных фондов», которыми он манил Госторг, не были лишь словами или тактическим ходом. Именно при содействии Грабаря осенью 1928 года, то есть практически в то же время, когда он писал Гинзбургу, Госторг продал более полусотни икон шведскому банкиру Улофу Ашбергу. Реставрация и расчистка купленных икон были проведены в Москве, вероятно в реставрационных мастерских Грабаря. По возвращении в Швецию после встречи с Грабарем Ашберг дал интервью одной из стокгольмских газет, в котором сказал, что в ближайшем будущем собирается открыть общедоступный музей в Париже на базе своей иконной коллекции. Этот музей будет также работать как информационный центр, где русские эксперты будут встречаться с кураторами западных музеев, коллекционерами и художниками. Госторг с помощью Грабаря рвался на парижский антикварный рынок, а авансом Ашбергу за участие в этом предприятии было содействие в покупке икон и их реставрация в Москве. На это намекал и сам Ашберг в одном из писем того времени: «Комиссия, которая дает разрешение на вывоз (произведений искусства. – Е. О.) за рубеж, колебалась, но подчинилась приказу свыше».
Понимал ли Грабарь, что, способствуя созданию спроса на русские иконы на Западе в момент острейшей нужды советского руководства в валюте, затевает опасную игру? В 1928 году, когда он писал письма в Госторг и в «Антиквариат», массовый экспорт художественных ценностей был еще в самом начале, и музейщики могли всерьез не верить в возможность продажи главных художественных шедевров страны. Но пройдет всего два-три года, и Эрмитаж навсегда потеряет десятки лучших своих картин. Если бы к тому времени план Грабаря был реализован и на Западе нашлись состоятельные ценители русских икон, то продажа шедевров иконописи стала бы лишь вопросом цены23.
Игорь Эммануилович Грабарь был одним из главных организаторов первой советской зарубежной выставки икон, и если он, представитель интеллигенции, художник и искусствовед, недавний директор Третьяковской галереи, столь горячо и явно радел за распродажу икон, то, может, и есть доля правды в утверждениях тех исследователей, которые считают, что просветительские задачи выставки, как и участие Наркомпроса в ее организации, являлись второстепенными, а то и вовсе служили лишь прикрытием, за которым скрывалась единственная и истинная цель – продавать. Однако все же с этим утверждением трудно полностью согласиться. В организации выставки участвовали ведущие исследователи иконописи и реставраторы. И хотя некоторые из них допускали возможность продажи икон, а то и точно знали, что такая продажа предполагается во время выставки, все же не принимать во внимание их научные интересы, профессиональную гордость за собственную работу по раскрытию и изучению произведений иконной живописи нельзя. Важно и то, что для искусствоведов и историков искусства, оставшихся после революции в России, эта выставка была возможностью вновь почувствовать себя частью мирового сообщества, воссоединиться, пусть лишь духовно, с бывшими коллегами, теперь эмигрантами, поделиться с ними и со всем миром открытием, которое состоялось в России.
В этой связи интересно поразмышлять о позиции Александра Ивановича Анисимова, одного из главных организаторов выставки. Анисимов, так же как и Грабарь, не выступал против продажи икон. Возможно, уже во время подготовки выставки у него появились подозрения, что, несмотря на гарантии, данные музеям, часть икон не вернется из турне. К лету 1930 года (время окончания европейского и начало американского турне) он уже твердо знал, что часть икон за границей будет предложена на продажу, более того, сам и наметил, что будет продано. Сотрудница Вологодского музея Екатерина Николаевна Федышина в письме мужу, Ивану Васильевичу Федышину, заведующему художественным отделом этого музея, так описала свой разговор с Анисимовым, который состоялся в Вологде в конце июля 1930 года:
Да, относительно заграничной выставки: Анисимов сказал, что иконы повезут в Америку, кажется в январе, сейчас их пополняют. Когда выставка объедет Америку, начнется продажа. Всего намечено к продаже около 60 икон. Анисимов говорит, что из наших он отобрал такие, каких везде тысячи: разные там «Егорьи» вроде синефонного чудовища, т[ому] под[обных], двух сретенских, а Грабарь с Чириковым постарались втюрить туда же «Жен мироносиц» и «Омовение»24. Благодарите уж их. На мой вопрос: окончательно ли это, утвержден ли их список, он сказал, что дело за местными музеями. Протестуйте. «Распятие» обнорское и «Владимирскую» будто бы вернут. Что-то не верится. А этих жаль. Жаль и «Егорья».
Предчувствие не обмануло Екатерину Николаевну. Хотя иконы, выданные на выставку из Вологодского музея, не были проданы, только две из тринадцати вернулись в Вологду. Остальные отдали Русскому музею и Третьяковской галерее (прилож. 2).
В пересказе Федышиной есть неточности. В июле 1930 года иконы уже прибыли в США. Первый показ в Америке, в Бостоне, открылся 14 октября 1930 года, а не в январе 1931-го. Пополнение выставки иконами произошло после Вены для показа в Лондоне, который открылся 18 ноября 1929 года. Специально для показа в США выставка не пополнялась. Возможно, Федышина неправильно поняла Анисимова или перепутала факты. Но есть и вероятность того, что такое новое пополнение выставки для Америки хотя и не состоялось, но готовилось. Названная цифра – 60 икон – обращает на себя внимание. В составе выставки была всего лишь 21 икона «Антиквариата», в том числе шесть копий, значит, если сведения Федышиной верны, к продаже планировалось несколько десятков икон, принадлежавших музеям.
Письмо Федышиной может свидетельствовать о том, что Анисимов говорил и что делал, будучи в Вологде, но о чем он думал, что переживал, оно вряд ли может сказать. В глубоко личном письме, которое Анисимов в 1929 году написал Николаю Михайловичу Беляеву, искусствоведу и эмигранту, оказавшемуся после революции в Праге, он так описал свои чаяния, связанные с выставкой:
…я думал о том, что пора показать миру великое, подлинное русское искусство, приобщить его (мир) к