– Пусть он приходит сюда, но ты к нему домой не ходи. Я знаю, что там творится.

И все же мама была – и остается – для меня загадкой. Она любила меня, но почему-то никогда не признавала мои успехи. Мы были для нее смыслом жизни, но она позволяла нам бегать, где захочется, и творить, что вздумается. Эти противоречия всегда озадачивали меня, и даже сейчас я не в силах их объяснить. Я давно уже не пытаюсь понять ее, однако единственное, в чем она была последовательна, воспитывая нас, так это запрет жалеть себя. Она добивалась этого сводящими с ума доводами, в которых три утверждения повторялись в различных вариациях:

А. «Дело твое, но…» плюс комментарий.

Б. «Мы хотим одно, а получаем другое».

В. «Никто не обещал справедливой жизни».

Например, в одиннадцать лет я затеял с ней такой спор:

– Я хочу вступить в футбольную команду. В футбольную лигу «Папы» Уорнера[6]. Все мои друзья там играют.

– Дело твое, но я не хочу отвечать за то, что ты всю оставшуюся жизнь будешь ковылять на костылях из-за перелома колена. К тому же у нас нет денег.

– Но я хочу!

– Мы хотим одно, а получаем другое.

– Так нечестно. Ты всегда это говоришь.

Мама пожала плечами.

– Никто не обещал справедливой жизни.

Я задумался, пытаясь найти к ней другой подход.

– Я ничего не сломаю, и тебе не придется волноваться.

Мама смерила меня взглядом.

– Это с твоим-то ростом? Точно сломаешь. Я видела игроков в футбол. Ты для них будешь как жучок на лобовом стекле. Ты слишком маленький.

Я и в самом деле был маленьким.

– Хотел бы я быть больше. Как мои друзья.

Утешительным жестом мама положила руку мне на плечо.

– Ох, малыш, никто не обещал справедливой жизни.

– Я знаю…

– Просто запомни, что я скажу, ладно? – попросила она, и голос ее дрогнул от избытка чувств. – Это поможет тебе позже в жизни, когда ты в чем-нибудь разочаруешься. Ведь мы хотим одно, а получаем другое.

– Может, ты и права. Может, мне стоит попытать удачи в другом виде спорта.

Мама ласково улыбнулась – наконец я признал ее доводы.

– Делай, что хочешь. Ты сам строишь свою жизнь.

Чем старше я становился, тем больше ненавидел подобные разговоры – я все время в них проигрывал! Однако в глубине души я почти не сомневался, что в большинстве случаев мама права. В конце концов, она исходила из жизненного опыта.

29–30 января,

Остров Пасхи, Чили

Мы смотрели в иллюминатор на медленно приближающийся остров Пасхи, чей экзотический вид лишь подчеркивал, как далеко мы очутились от знакомых мест.

Остров Пасхи, как и большинство островов южной части Тихого океана, первыми заселили полинезийцы. Он находится более чем в двух тысячах миль от побережья Чили: это самый отдаленный из населенных островов мира. Из-за оторванности от мира его жители создали собственную культуру, в которую входило вытесывание из камня огромных статуй, известных как «моаи».

Остров Пасхи интриговал меня больше всех мест, перечисленных в буклете. Еще в детстве я прочел о моаи и мечтал увидеть и потрогать их. Из-за отдаленности острова я прекрасно осознавал, что нынешнее путешествие действительно уникально, и пока мы кружили в небе, я жадно разглядывал его в иллюминатор.

Поразительно, до чего здесь было мало деревьев. Я ждал пальм и тропического леса, характерного для южной части Тихого океана, однако остров был почти полностью покрыт лугами – будто часть Канзаса вдруг оказалась посреди океана. Позже мы узнали от археологов, что отсутствие деревьев частично обусловило культурную историю острова Пасхи.

Еще одна интересная особенность острова – часовой пояс, в котором он располагается. Мы летели на запад, пересекали часовые пояса, и на пути к Австралии потеряли один день, но это позволило нам удлинить день. Если мы, к примеру, вылетели в десять и летели пять часов, то по местному времени прибыли всего через три часа после отлета. Однако из-за того, что остров является частью Чили и принадлежит восточному часовому поясу – как Нью-Йорк и Майами, хотя они географически лежат западнее Калифорнии, – нам сказали, что солнце не сядет почти до одиннадцати вечера.

Ужин накрыли на открытом воздухе, а затем некоторые туристы прогулялись по побережью и полюбовались закатом. Волны яростно били о скалы, дымка взмывала ввысь. На западе небо стало розовым и оранжевым, а потом небывало алым и постепенно сменилось кромешной тьмой.

Мы с Микой наблюдали закат, потом брат повернулся ко мне и сказал:

– Кажется, я знаю, в чем твоя беда.

– Какая еще беда?

– Почему ты постоянно так напряжен.

– Почему ты постоянно твердишь мне об этом? Я тут наслаждаюсь своим первым южнотихоокеанским закатом, а ты снова лезешь мне в душу.

– Беда в том, что у тебя мало друзей.

– У меня много друзей.

– Друзей из числа мужчин?

– Ага.

– А что ты с ними делаешь? Ходишь с ними куда-нибудь? Рыбачить, плавать на лодке, или что там вы делаете на юге?

– Иногда хожу.

– Иногда – или очень редко?

Я задумался.

– Ладно, я не часто вижусь с ними. Мне просто некогда. Чтобы уделить время друзьям, придется отнять его у семьи, а для этого у меня слишком много детей. К тому же у многих моих друзей тоже есть дети. Не только у меня не хватает времени на то, чтобы потусоваться с друзьями.

– А надо бы. Потусоваться. Хотя бы иногда. Бери пример с меня. Я вступил в лигу мини-футбола, и мы играем каждую среду. Группа мужчин выбирается из дома, чтобы немного развлечься. Тебе тоже надо сделать что-нибудь такое.

– У нас нет лиги мини-футбола. Я живу в маленьком городе, забыл?

– Необязательно мини-футбол, можно заняться чем угодно. Ты просто должен делать что-нибудь. Отношения – важнейшая часть жизни, и дружба тоже.

Я улыбнулся.

– Мне кажется, или ты клонишь к тому, что все мои проблемы разрешились бы, стань я больше похож на тебя?

– Я этого не говорил, но если ты так думаешь…

Он пожал плечами, а я рассмеялся.

– Так ты до сих пор считаешь, что должен обо мне заботиться, да?

– Только когда вижу, что тебе это нужно, братишка.

– А что если я начну говорить с тобой о Боге, потому что сочту, будто тебе это нужно?