— Московит ждёт ли?

Получив утвердительный ответ, приказал привести.

Андрей Молчан при входе поклонился низко, не как на Западе принято, а по-московски, на восточный манер. Знал, что напыщенный голландец воспримет поклон как знак самоуничижения. Да и пускай: посмотрим ещё, кто кого в дураках оставит.

— Павел Юстин хорошо о тебе отзывается, — широко и фальшиво улыбнулся ван Рейн.

Говорил он на немецком. Медленно, чтобы глупый московит смог разобрать каждое слово.

— Исполненный христианским милосердием, я решил принять участие в твоей судьбе. Что скажешь, юноша?

— Да благословит вас Господь, сударь, — заново склонился в поклоне Андрей.

— Благословение Божье... эээ... как-то нематериально. Ничто на свете не даётся нам даром, кроме смерти, да и о той многие молят, как о милости. Жестокий век, увы!

Ван Рейн сделал паузу, чтобы варвар из Московии мог оценить всё величие фразы. Андрей изобразил приличествующее моменту восхищение, и, очевидно, удачно, потому что купец продолжил:

— Ты сможешь заработать денег и получить приличную работу, московит! Но — не всё сразу! Сначала придётся отбыть в славный и богатый Амстердам, ко мне на родину, — купец умильно вздохнул, — а оттуда путь твой будет лежать за пролив, в Лондон, точнее — в Штальхоф, ганзейский квартал. Я многое доверю тебе, московит, а это тоже недёшево стоит.

— Я оправдаю ваше доверие...

— Ещё бы! Иначе тебе не зацепиться за нашу жизнь. Господь не любит бедных!

Доверенные ему письма Молчан вскрыл ещё до того, как прибыл на корабль, в портовой таверне. Мало ли чего понапишет купец своим компаньонам, тут на доверии не прожить! Бумаги оказались в порядке, и Андрей запечатал их заново, ещё и лучше прежнего. Так и не поверишь, что печати трогали.

Путешествие проходило на редкость благополучно, встречные корабли оказывались такими же мирными торговцами. Андрей со скрытой печалью посмотрел вслед английской трёхмачтовой каракке, ощерившейся дюжиной пушек и завёрнутой в абордажные сети, затруднявшие пиратам атаку на корабль. Каракка, как говорили, шла курсом на Германию, а оттуда — на Русь.

Но кому Русь — матушка, а кому и мачеха. Андрей встретился взглядом со стоявшим на кормовой надстройке господином в длинном бесформенном одеянии, в какие тогда одевались врачи. Доктор был невесел и явно не радовался перспективе оказаться на землях Ивана Васильевича. Хотя и платил северный варвар иноземным лекарям гораздо щедрее его европейских коллег.

Амстердам понравился Андрею деловитостью, не понравился нравами. Портовые блудницы с вываливающимися через низкие декольте телесами, утратившие не то что скромность, но и сами воспоминания о существовании подобной добродетели. Торговцы в убогих одеждах, скрывающих раздутые кошельки. Расфуфыренные дворяне, не имеющие ни гульдена за душой.

Честнее всех казались вездесущие ландскнехты, менявшие свою кровь на чужое золото. Наёмников было много, сказывалась война с Испанией, странная, то вспыхивающая пожаром, то затухающая старыми углями. Война за веру, что часто означало — за то, у кого будет полнее сундук с золотом.

Андрей одни письма передал, другие получил. С приятно звякнувшим кошельком, разумеется.

В портовой таверне, в комнате, снятой на час, привычно вскрыл печати. Бумаги оказались интересными. За такие в любой стране могли укоротить на голову. А что, глупцам этот отросток без надобности.

Купцы Ганзы, протестанты и истовые борцы за веру, давали, оказывается, крупные суммы на поддержку католического мятежа в Англии. И тут же, в бумагах, были инструкции, как и кого из католиков передать на суд королевскому Тайному совету. Нашим и вашим, так сказать. Tertium non datur[14]. Что значит — выбрать одну из сторон? Играть следует наверняка, чтобы в любом случае быть с победителями.

Вот в этот клубок друзей предстояло забраться Андрею. Что ж, работа!

Чужие письма Молчан старательно запечатал. Как, впрочем, и своё, тут же, в таверне, и написанное.

И, пока ганзейский когг[15] тяжело плыл в сторону Англии, письмо Андрея Остафьева неспешно ехало в другую сторону, в город-склад Нюрнберг, в дом герра Михаэля Колмана, торговца оружием и драгоценностями.

На самом деле уважаемого купца родители крестили Михаилом, а прозвание у него было Томила — вот как намучились отец да мать, наследника ожидая. И служить его удалось пристроить удачно, в Посольский приказ, к толмачам на выучку.

Это и определило судьбу Томилы.

В начале Ливонской войны после недолгой осады русские войска взяли город Дерпт. Руководившие обороной епископ с приближёнными выторговали у воеводы Петра Шуйского выгодный мир с сохранением самоуправления, свободы вероисповедания и беспошлинной торговли с Русью.

Туда, в покорившийся московитам Дерпт, пришёл вскоре оборванный человек в прохудившихся сапогах. Всё его имущество уместилось в заплечной суме, на какую не позарился ни один грабитель. С мужчиной было девочка лет пяти-шести, испуганно и робко прижимавшаяся к его ногам.

Странник рассказывал ужасные вещи. Как была взята штурмом и разграблена Нарва, как дикие московиты не только вверх дном переворачивали всё в домах, но (страшное дело, Господи Иисусе!) вскрывали склепы и раскапывали могилы в поисках сокровищ.

Господин Михаэль Колман потерял дом, родителей, жену, но сохранил собственную жизнь и жизнь дочери. И сбежал из уничтоженной московитами Нарвы не совсем пустым. В свёрнутой суконной ленте, служившей ему поясом, Колман вынес ощутимую колбаску серебряных талеров и золотых цехинов.

Этих денег хватило, чтобы прилично одеться, закупить добрую партию русских мехов и нанять место в отправлявшемся в Германию купеческом охраняемом обозе. От предложения остаться в благополучном, но контролируемом московитами Дерпте Колман вежливо, но твёрдо отказался. Видеть красные стрелецкие кафтаны он больше был не в силах, что с пониманием выслушал епископ, написавший рекомендательные письма знакомым нюрнбергским купцам.

Так Михаил Томила покинул Русь, чтобы не возвращаться. Подобранная на улицах горящей Нарвы девочка стала называть его отцом, не подозревая даже об оборотной стороне жизни почтенного купца.

В Нюрнберге, изредка и ночами, к нему наведывались таинственные люди, пробиравшиеся незаметно, бывшие в гостях недолго. Приносили монеты и украшения, уносили бумаги и пергамены. Информация была дороже денег, но купец не скупился — не корысти ради, но для Отечества старался.

Бывает же такое...

Когда названой дочери исполнилось пятнадцать, отец рассказал ей всё. Он не рисковал. Присматриваясь к девушке, Михаил-Михаэль понял, что она не выдаст, а вот помочь может сильно.