Я поняла, что ничего хорошего здесь не будет.

Контадора — страшный остров. Там на берегу стоит паром «Баргузин», и мужчины с неприветливыми лицами пиратов Карибского моря перебивают на нем номера. Кроме залетных пиратов на Контадоре живут только слуги.

Потому что это остров очень дорогих вилл. Я своими глазами видела, как на вилле «Романтика» один шеф-повар набил морду другому шеф-повару, потому что у них возникли разногласия в рецепте приготовления омлета. Бедный Чарли! Он не знал, кого выгнать. Потому что, кроме как у Чарли, работать здесь негде. Виллы заколочены и, боюсь, их хозяева больше не нуждаются в омлете.

Контадора принадлежит дону Педро. И это не смешно. Я видела его антрацитовый бюст, стоящий на развилке трех осклизлых троп в джунглях. Повторяю, это не смешно. Надпись под бюстом проникнута какой-то подозрительной сыновней благодарностью. Отцу-основателю. Что, он насыпал, что ли, этот остров?

Практически насыпал. Дон Педро — колумбийский наркобарон. Он делает черное дело, у него нервная работа. И у него должно быть место, где он будет отходить душой. И такое заброшенное место в океане как нельзя лучше подходит. Хотя, кроме слуг, здесь еще есть полиция. На Контадоре у них участок в будке, на крыше живут ласточки, прилетевшие в теплые страны. Полицейские по очереди выходят и стучат палкой по столбу. Чтобы ласточки улетели и перестали гадить на национальный флаг. В этой стране нет армии, и все желающие послужить во славу отечеству идут в полицию.

Продукция дона Педро есть у каждого лодочника, но полицейские их не тревожат. Зато они почти месяц заглядывали в банку с недоеденными рижскими шпротами, оставленную заезжим латышским клипмейкером на пляжном шезлонге. В чем-то я их понимаю: рижских шпрот здесь отродясь не видывали, а кокаина — хоть засыпься.

Он продается по цене стирального порошка и в упаковках примерно такого же объема. Его рассыпают по столу не скупясь. Так домохозяйки в наших широтах рассыпают по столам муку, чтобы отбить на ней тесто.

Сам дон Педро существует только в виде бюста на перепутье тайных троп. Своим сотрудникам он раздает здесь участки. Эти виллы построены по всем правилам военной фортификации. Я ходила но вилле с внутренним патио, где когда-то был фонтан. Там каменные скамьи стояли с видом на океан. На втором этаже в спальне с синим мраморным полом сохранилась кровать. Она была в удручающем состоянии, потому что, видимо, бесхозные слуги приходят сюда предаваться утехам на барском ложе. Но самое грустное было внизу. Там была детская комната, на стенах нарисованы уточки. А в соседней комнате еще остался каркас искусственной елки и куча мишуры. Я нашла там покоробленное картонное приглашение. Хосе-Диего и Кристина звали кого-то на Рождество. В ключнице висели ключи, они подходили ко всем комнатам и к воротам, надо полагать. Но ворота были снесены бульдозером и завалены досками. Ключи я взяла на память, но потом испугалась и выкинула с причала.

Хосе-Диего, Кристина и другие сотрудники дона Педро любили устраиваться с размахом. У них были бассейны и зверинцы на каждой вилле. И теперь по острову бродят ручные павлины. Один раз меня по плечу похлопала паукообразная обезьяна.

Чарли убеждает меня, что не все здесь так плохо. Есть же «Романтика» и вилла известного кутюрье. Мне приходится вернуть Чарли к действительности: кутюрье здесь не живет. Чарли упорствует: но он может сюда приехать в любой момент. Не может, Чарли, потому что кутюрье умер, и об этом горевали все пидоры планеты.

Чарли деваться некуда. Он восемь лет назад выиграл двадцать миллионов в лотерею. Там, на далекой родине. И истратил эти деньги на свою детскую мечту. Его мечта похожа на страшные сны господина Эшера. У входа стоят гигантские шахматы, на кроватях покрывала с розанами, а вентиляторы так прихотливо извиваются под потолком, что я испугалась, как бы они не изрубили меня к утру в капусту вместе с булькающим гидроматрацем. Остаток ночи я коротала на диванчике в ресторане, Чарли не давал мне спать, страшно суетился, варил кофе, пек блины и даже пел, распугивая ночных птиц национальными подвывами. А под утро он показал на горизонт и сказал: «Киты». «Чарли, почему ты это все не бросишь и не уедешь к чертовой матери, то есть, прости, к родным пенатам?!»

«Там киты», — ответил Чарли и поволок меня на пляж, договариваться с Яном.

Ян — это лодочник на страшной облупленной лодке «Титаникус».

Я повернулась и показала Яну «три», он покачал головой и крикнул «восемь». Описать это невозможно. Потому что это очень страшно и немного напоминает детский бред при высокой температуре. Они заныривали под лодку, и их тени тянулись и тянулись. Ян был вынужден заглушить мотор, потому что там было два детеныша, и мы могли им не понравиться. «Титаникус» был размером с их плавник. Это самая большая лодка на острове. Мы стояли очень тихо, только я повизгивала, но это было непроизвольно. Спины ходили рядом, они без звука вздыбливались из воды, как затвердевшие волны. Они, эти спины, были не гладкие, как у дельфинов, а напоминали старые дерматиновые диваны с дач, на них были заломы и вмятины.

И тогда я протянула руку и потрогала. От прикосновения меня так пробивало только один раз — когда я потрогала скользкое тело только что рожденного ребенка.

А Чарли вдруг разделся и плюхнулся за борт, как большой тюлень. Потом они долго трясли часы, а Ян говорил, что Чарли распугал всех китов в океане.

По дороге Ян поведал, что у него жена белая и дом в Швейцарии. «Почему ты не уезжаешь?»

Ян сказал, что у него здесь есть земля, на прошлой неделе один американец предлагал ему два миллиона. «И что?»

С той стороны, где была «земля Яна», била волна, поэтому пришлось идти через мыс. Там росли не только банальные пальмы, но деревья, похожие на готические соборы, они уходили в землю раструбами, а наверху гудели.

Когда мы вышли, то увидели…

Белый берег.

Стаи красных крабов-призраков. Их были сотни, они как-то синхронно бегали боком и приседали. Будто танцевали танец маленьких лебедей.

Недалеко от берега, видно, был риф, потому что там океан как-то по-особому клубился, создавая иллюзию земли.

На пляже лежали обкатанные ракушки. Сломанные ракушки были красивее целых. Они напоминали архитектурные излишества модерна.

— Как называется это место?

— Плайя примера.

«Плайа примера» — значит «первый пляж».

Ни капли он не изменился, это точно.

Чарли перед отлетом утирал слезы тирольской шляпой, кричал, чтобы обязательно приезжала, какие там сорок долларов, все бесплатно, все включено. Еще он кричал, чтобы села у окна, сверху видно китов, это точно. Но потом двери самолета местной авиалинии открылись и вышли два человека — мужик с хвостиком и тетка в парео с лысой собакой. «Хэлло, ай эм Чарли!» Пока самолет не взвыл, я слышала фиоритуры. Хуже выпи, ей-богу.

ГИБРАЛЕОН

Что сказать про Гибралеон? Ни слова не осталось. Я скинула все на флэшку, положила ее в карман, чтобы, когда вернусь, отправить с гостиничного компьютера. А потом вышла на берег. Стояла уже ночь. Был отлив. Он оставил на берегу белый пластмассовый муляж стопы. Р-р 35. Это еще одно доказательство, что ангелы, покидая землю, отстреливают нижнюю ступень.