Патрик, санитар с могучим плечевым поясом, на прошлогоднем чемпионате США по бодибилдингу занял четвертое место, а сейчас применял свою силу, на обретение которой потрачено столько трудов, чтобы выпростать ноги старушки из-под стола. Она и не думала ему помогать. Пока Патрик поднимал и усаживал женщину в инвалидное кресло, а потом, пристроив на ее коленях сумку СОБСТВЕННОСТЬ ПАЦИЕНТ, вез в неотложное, она листала страницы своей записной книжки.

Люси пожалела свою подругу Кэтрин — отказалась от намерения позвонить ей: ведь Кэтрин всю жизнь убеждала друзей, приятелей и всех, кого только знала, позволить ей оставаться автором одиноким, пишущим в уединении. Да и к лицу ли Люси отрицать, что старая дружба важнее хорошего романа, а Кэтрин бесспорно писала хорошие романы.

В неотложном Люси Фридгольд не приняли: отделение как раз переводило своих страдающих деменцией стариков в новую зону. А это требовало телефонных переговоров и оформления множества бумаг. Патрик давно научился с толком использовать многочисленные паузы, долгие периоды ожидания, сопровождавшие его работу в отделении неотложной помощи «Ливанских кедров». Он накачивал мускулы, мысленно поднимая тяжести. У него было время зрительно представить себе в деталях все привычные движения на подиуме, с первой до финальной позы, попутно исправляя ошибки, прежде чем сестра Тротвуд вручила ему анкету Люси, чтобы поместить ее на восьмой этаж Центра престарелых.

На странице под буквой «М» Люси нашла Джеймса и читала ему «Румпельштильцхена в неотложном», пока Патрик вез ее по тротуару, а затем вкатывал кресло в огромные двери. Джеймс рассказ одобрил.

Джек и Хоуп

Через несколько дней после обеда в «Кафе Прованс» Джереми пришлось отвезти отца в отделение неотложной помощи «Ливанских кедров». Он позвонил Норе, а Нора позвонила матери.

— Джек в больнице. Они хотели было отправить его домой, но он заплакал. Мама, ты меня слышишь?

— Да, — сказала мама.

— Они перевели его в Центр престарелых. Мама, ты меня слышишь?

— Да, — сказала Хоуп.

— Хочешь, я тебя туда отвезу?

— Да.

Нора приехала за матерью.

— Хочешь, я приберу тебе волосы?

— Нет. Это я в одном из образов Дианы Арбус.

— Что еще за образ? Мама, ты о чем?

В шабат лифт открывает и закрывает двери на каждом этаже, так что на кнопки нажимать не нужно. Хоуп вошла вслед за санитаром, толкавшим перед собой инвалидное кресло.

— Мисс, — говорил санитар, — телефон здесь не работает, — но старушка в кресле продолжала нажимать на кнопки прижатого к уху мобильника.

Хоуп огляделась — вокруг сплошь одни горгульи: огромная черная старуха, ее, должно быть, залили в кресло, но она из него выпирала, рот открыт, фиолетовый язык непрерывно движется, ему там тесно. Старый Дон Кихот с лицом в ссадинах, пугающе длинный и тощий, улыбается улыбкой, какую давно не увидишь, — такой же, как у карлика рядом с ним, а уже рядом с карликом — ни дать ни взять колдунья из «Гензеля и Гретель»: согнута в три погибели, крючковатый нос вот-вот сомкнется со щетинистым подбородком. Взглянув на дочь, Хоуп увидела ее любимое лицо — оно сплющилось и съехало влево, напоминая лицо первобытного человека: Нора смотрела на старуху деревенского вида — такую на нью-йоркских улицах не встретить, — она расстегивала платье. Старуха добралась до пупка, когда шабатний лифт открыл двери, чтобы оставить свой груз на восьмом этаже Центра престарелых.

Восьмому этажу на время отвели роль филиала отделения неотложной помощи, с тем чтобы разместить там стариков, страдающих деменцией. Центр престарелых — самый северный корпус, ставший завершением больничного комплекса, занимающего несколько городских кварталов между двумя авеню. Архитектор Центра — в свое время он участвовал в качестве стажера в проекте перестройки района Линкольн-сквер под руководством Роберта Мозеса[31] — воплотил в этом здании из стекла и стали конструктивную идею, оптимизировал перемещение всех обитателей больницы — пациентов, врачей, сотрудников.

Люси сидит в инвалидном кресле лицом к стеклянной стене, за которой кромешная ночь, и обозревает свое отражение. Сумка на коленях, мобильник у уха.

— Стивен! — говорит она. — Это Люси! Голос из прошлого…

— Мама?

— Бенедикт? Откуда ты взялся? Я набрала номер Стивена.

— Мама, куда ты запропастилась? Что происходит?

— Дорогой, я сейчас не могу говорить. Читаю Стивену «Румпельштильцхена в неотложном».

— Мама, почему ты не дождалась Джо в приемном покое, как я просил?

— Я пошла в кафетерий. Ты представляешь, они там все перестроили. Я заняла столик на всех, но никто не пришел. На какое время, ты сказал, была назначена эта встреча?

— О времени речи не шло. Я ничего тебе не говорил. Мы ждали, когда Джо выйдет из неотложного. Мама, где Джо?

— Здесь. Мы вместе поднимались на лифте. Бен, послушай, я сейчас не могу говорить…

— Мама, я же тебе сказал, что Джо хотел тебя опросить. Почему ты все еще в «Кедрах»?

— Бен, у меня на телефоне Стивен, я читаю ему рассказ и не могу с тобой говорить.

— Мама, это из-за твоей эмфиземы?

Люси разъединилась.

Хоуп и Нора находят комнату 802, а там Джек сидит в инвалидном кресле и рыдает. Когда-то рыдала Хоуп, рыдала о Джеке, но она прикрывала рот или прятала в ладонях лицо. А Джек плачет, вытянув шею и открыв рот, так что можно заглянуть ему в глотку. Его подбородок устремлен к потолку или к чему-то, чего там, в высях, и не найти. Он немощен, он рыдает, а остановить рыдания не может: нет сил вспомнить, как это делается.

Ида и безумный ящик

Звонок из больницы застает дочь Иды Фаркаш в ее магазине: Марту просят забрать Иду с восьмого этажа Центра престарелых и отвезти домой. Марта смотрит на часы, но к зеркалу, чтобы поправить преждевременно поседевшие волосы, не подходит: некогда.