Они хотели в случае необходимости пробить проход в заграждении и пройти через него, если тот вход, через который они проникли на рынок, после тревоги будет заблокирован противником.

И все-таки вторая собака была. Она атаковала тогда, когда Бес повернулся к забору, атаковала в спину, посчитав, что противник не сможет ничего предпринять. Буквально в последний момент Бес, не поворачиваясь, отшатнулся в сторону, уходя от ее броска, а Араб развернул автомат и дал длинную, на полмагазина очередь. Пули прошли совсем рядом с Бесом, еще бы немного – и...

Араб подошел ближе. Собака была еще жива, клацая зубами, она пыталась добраться до ненавистного врага, защищая своих хозяев до последнего. Ее поведение в такой безнадежной для нее ситуации сделало бы честь любому человеку.

Бес приставил автомат к голове собаки, дал короткую очередь, прервав мучения животного. Жаль, конечно.

– Поставил?

– Почти.

– Давай! Я прикрою.

* * *

Нож Гульбеддин-хан так и не наточил. Ничего, зарежет и так.

Араб был прав, точно определив его статус – Гульбеддин-хан не был амером[33], он был рабом. Нищий, страшащийся наказания Аллаха торговец Керим купил его на базаре в Пешаваре и привез сюда, в Джелалабад. Таких, как он, было много – Керим-хан не хотел, чтобы кто-то, тем более нечестивый принц Акмаль, подозревали о его истинном богатстве, потому что до добра это точно не довело бы. И король, и его брат принц ненавидели свой народ и боялись его, а их жадность просто не могла примириться с тем, что у кого-то завелись большие деньги. Вот Керим и назначал рабов смотрителями своих богатств. А если они забывали о том, что они рабы – по ночам приходили нукеры Керима и напоминали им об этом.

Нож Гульбеддин-хан взял там, где резали баранов на шашлык – там же он и зарежет подростков-бачей, одного за другим, чтобы потом не возникало вопросов, откуда взялась кровь. Попробовал ногтем – вроде острый, раз баранов им режут – значит, им можно зарезать и бачу. Потом он сходил в одно из подсобных помещений караван-сарая и вернулся оттуда с тремя большими мешками с иероглифами. Каждый мешок вмещал один коку[34]риса, хватит и чтобы труп туда положить.

Потом Гульбеддин-хан для храбрости хлопнул еще кишмишовки. Все-таки ему давно не приходилось резать людей, последний раз он делал это, когда Керим-хан заставил его зарезать чем-то провинившегося городского стражника. Все это снимали на видеокамеру, и Гульбеддин-хан знал, что если эта пленка попадет не в те руки – принц Акмаль лично придумает для него казнь. А придумывать их он умел, у нечестивого было богатое воображение. Нельзя было безнаказанно зарезать человека принца Акмаля.

Немного подумав, Гульбеддин-хан оставил нож там, где резали баранов, не стал брать его с собой. Сначала он навестит свою новую, четвертую жену, даст ей в первый и последний раз в своей жизни познать мужчину. Потом он отведет ее сюда и зарежет.

Гульбеддин-хан оглянулся по сторонам. Он был уверен, что справится с девчонкой, но не был уверен, что справится с русским бачой. Один из них выглядел сильным и крепким, со вторым он точно справится, а с первым – может быть, и нет. Если бача увидит здесь трупы...

Может, сразу эту девчонку – в мешок, отнести мешок к реке, бросить его туда, потом вернуться и заняться бачами? Нет, тогда он слишком устанет и не сможет сделать с бачами ничего, перед тем как зарезать. Надо что-то придумать.

Гульбеддин-хан вернулся в «зал для клиентов», пошарил там, где сам знал, и нашел то, что надо – дубинку и баллончик со слезоточивым газом. Этим здесь успокаивали тех, кто буянил и громил принадлежащее заведению. Он сначала брызнет в помещение, где находились бачи, слезоточивым газом, потом ворвется туда, оглушит их дубинкой, оттащит туда, где режут баранов, и попользует. Потом он зарежет и их.

Странный шорох заставил Гульбеддин-хана отвлечься от своих омерзительных и нечестивых мыслей. Он поднял глаза, чтобы понять, что происходит, – и обомлел. В нескольких метрах от него стояло нечто, похоже на человека. Но это не был человек, потому что лицо у него было черным, а вместо одного из глаз было непонятно что, и от этого – отходил толстый провод, ведущий к необычному, страшно выглядящему оружию. Оружие было направлено прямо на него.

– Шайтан... – вымолвил изумленно Гульбеддин.

И сию же секунду отправился к тому, кого он назвал. Потому что у Аллаха для подобных нечестивцев и злоумышляющих – места не было.

Неразумные люди говорят, что в городах, где правоверные по пять раз в день совершают намаз и опасаются гнева Аллаха, нет множества из тех харамов, которые в изобилии есть в городах неверных. Что касается спиртного – так Аллах запретил правоверным вкушать хмельные напитки из плодов винограда, а русская водка, к примеру, делается вовсе не из винограда. Да и про насвай с чарсом в Великой Книге ничего не сказано. Но уж проституции в таких городах точно нет.

Аллах свидетель, как эти люди ошибаются.

Как и в любом крупном торговом городе, в Джелалабаде были места, где хорошо расторговавшийся купец мог за свой бакшиш получить женскую ласку. Лучшим заведением считалось названное на арабский манер Дар-ас-саад[35], но были места и похуже. В таких заведениях обычно работали индуски – в британской Индии не было гаремов, а женщин имелось даже в избытке, учитывая постоянную войну на севере с британцами и убыль мужского населения из-за этой войны. Но были и афганки, потому что в Афганистане принято продавать вырастающих дочерей, конечно, для того, чтобы выдать замуж, но люди попадались разные, и куда попадали проданные, ведал один Аллах. В большинстве заведений работали вдовы – люди даже не второго, а третьего сорта в Афганистане.

Вот одна такая веселая вдовушка по имени Сорейя поздно ночью решила проведать охрану джелалабадского базара – это были постоянные ее клиенты. В отличие от подавляющего большинства своих товарок, что было весьма необычно для Афганистана, Сорейя работала одна, этим она походила на проституток в городах неверных. Она работала одна и даже без сутенера, а все вырученное забирала себе. На промысел она выходила один-два раза в неделю, всегда работала только с постоянными клиентами. В дневное же время она служила в одном из государственных учреждений, открытых принцем Акмалем, – и вообще вела образ жизни добропорядочной вдовы. Ну, а что касается ночи...

Если посмотреть на Сорейю, то приходится признать, что внешность ее была, скажем так, «на любителя», и в городах неверных у нее было бы совсем немного клиентуры. Но в Джелалабаде она имела оглушительный успех. Дело в том, что в Афганистане понятие «женской красоты» совершенно отличалось от аналогичного понятия в Российской империи или, скажем, – в САСШ. Если в странах неверных красотки чуть ли не морили себя голодом, пытаясь втиснуть свою фигуру в «девяносто-шестьдесят-девяносто», да заодно и от целлюлита избавиться, то в Афганистане подросших дочерей продавали... на вес! Считалось, что чем полнее женщина, тем она лучше, тем больше детей она сможет произвести на свет и выкормить, а целлюлит не имеет никакого значения. В целом, отношение афганцев к женской красоте мало отличалось от воззрений примитивных племен Африки и Азии. Сорейя при росте в сто шестьдесят пять сантиметров весила за сотню килограммов – поэтому с клиентами у нее было все в порядке.