— Чего ты, в конце концов, хочешь? — осведомился я, еле сдерживая гнев.

— Да в общем-то ничего. Я знала, что вы можете перехватить мое письмо. Мне лишь хотелось напомнить государю, что Вэнь Дань хоть и слабая женщина, но не позволит, чтобы ею помыкали.

— Это чистые бредни. Ты — императрица, и я отношусь к тебе со всем почтением, да и кто может помыкать тобой?

— Я — императрица, но со мной оскорбительно обращается какая-то вертихвостка-наложница. — Урожденная Пэн выплюнула вишневую косточку, а потом вдруг, закрыв лицо руками, стала громко вопить и топать ногами. — Дома, в царстве Пэн, отец и мать души во мне не чаяли! — истерически визжала она. — Меня с детства никто не оскорблял. Могла ли я представить, что, когда меня выдадут замуж в этот ваш несчастный дворец Се, я, наоборот, буду терпеть унижения от какой-то подпой девицы. Что о себе возомнила эта Хуэйфэй? Она же лиса-обольстительница, оборотень, и вдвоем нам во дворце не жить: или останется она, или я, решать вам, государь!

— Значит, ты хочешь предать Хуэйфэй смерти?

— Ей умереть или мне, это уж на ваше усмотрение, государь.

— А что если предать смерти вас обеих?

Перестав плакать, урожденная Пэн с изумлением уставилась на меня. На ее зареванном лице тут же появилась прежняя ненавистная мне язвительная усмешка.

— Понимаю, ваше величество шутить изволят. Шутки шутками, но ведь властитель Се не позволит, чтобы из-за этого у его царства не стало будущего, — проронила она, оглянувшись по сторонам.

— Если бы не забота о будущем Се, ты давно получила бы от меня кусок белого шелка.

В страшном раздражении я повернулся и вышел из Зала Чистоты и Совершенства, оставив императрицу одну. Я долго стоял в саду, и даже весенние цветы уже не казались такими яркими, как прежде. Даже щебет лиловых ласточек, порхавших вдоль стены чуть ли не у самой земли, звучал в ушах раздражающе сухо. Я раздавил ногой один молодой отросток банана, потом другой и почувствовал, что глаза застилает горячая пелена. Я потрогал глаза руками: это были всего лишь слезы, холодные, как лед.

Императрица с наложницами ополчились на Хуэйфэй словом и делом, и эта кампания становилась все более ожесточенной. При попустительстве госпожи Хуанфу и госпожи Мэн она зашла так далеко, что дальше некуда. Больше всего меня потрясло случившееся однажды в пионовом саду, когда все отправились туда любоваться цветами, и Хуэйфэй подверглась самым немыслимым унижениям и нападкам. Любование пионами было одним из главных событий в жизни дворца. Его ежегодно устраивала госпожа Хуанфу, и все женщины должны были принять в нем участие. Помню, когда приглашение на любование цветами принесли в Терем Поющей Иволги, Хуэйфэй будто что-то почувствовала и в страхе обратилась ко мне: «Ничего, если я вежливо откажусь, сказавшись больной? Меня просто ужас охватывает, когда они рядом». Но я отговорил ее от этого. «В такой обстановке они не смогут причинить тебе вреда. Думаю, тебе лучше пойти. Ты же не хочешь нажить врага в лице госпожи Хуанфу?» Лоб Хуэйфэй прочертили морщинки несказанной печали, но она в конце концов вымолвила: «Раз государь желает, я непременно пойду, буду надеяться, что они не посмеют приставать ко мне».

Женщин в пионовом саду собралось множество, (густо напудренные и разодетые, стараясь перещеголять друг друга красотой и ароматами, они неторопливо шествовали за позолоченной резной коляской госпожи Хуанфу. Любоваться цветами никто на самом деле и не думал: разбившись по двое и по трое и склонившись друг к другу, они пересказывали сплетни о том, что не имело к саду никакого отношения. Одна Хуэйфэй, которая нарочно подотстала от остальных, непроизвольно поддалась очарованию пышно распустившихся цветов. Упиваясь их красотой, она перестала смотреть, куда идет, и наступила на край платья шедшей чуть впереди Ланьфэй. Тут ее и поджидала беда.

— Сучка слепая, — обернулась к ней Ланьфэй. Она злобно уставилась на Хуэйфэй, а потом плюнула ей в лицо. Остановившись, словно по уговору, к Хуэйфэй мгновенно повернули головы и императрица, и наложницы.

— Лиса-обольстительница! — бросила Ханьфэй.

— Колдунья, — добавила Цзиньфэй.

— Шлюха бесстыжая! — прошипела урожденная Пэн. Хуэйфэй сначала инстинктивно вытерла лицо поясом с вышитыми мандаринскими уточками,[37]а потом, закусив этот пояс, обвела испуганным взглядом лица объединившихся против нее четырех царских наложниц. Она словно не верила своим ушам. Но, опустив глаза и взглянув под ноги, в конце концов, поняла, что этот поток злобных оскорблений адресован именно ей.

— Это вы меня ругаете? — Хуэйфэй, как во сне, взяла Ланьфэй за руку. — Но ведь я нечаянно наступила тебе на подол.

— Как же, нечаянно! Нарочно хотела дурой меня выставить! — С ледяной усмешкой Ланьфэй отшвырнула руку Хуэйфэй и в заключение беспощадно добавила: — И чего это ты за меня хватаешься? Иди вон, хватайся за государя.

— Привыкла за кого-то держаться. Не за кого держаться, так уж ей и невмоготу. Все шлюхи из Пиньчжоу такие! — взвизгнула императрица и вызывающе уставилась на Хуэйфэй.

Как согнувшаяся под безжалостным осенним ветром былинка, Хуэйфэй медленно осела на землю. Увидев, что все, кто был в пионовом саду, остановились и повернулись к ней, она собралась что-то сказать в ответ, но пробормотала нечто нечленораздельное, словно во сне. Кусты пионов начали вдруг источать яркий красный свет, и в потоке этого света Хуэйфэй снова упала в обморок. Потом мне рассказали, что Хуэйфэй все кричала: «Спасите меня, государь! Спасите, государь!» Но меня тогда во дворце не было. Мы с Яньланом тайком отправились на городскую площадь, чтобы, смешавшись с толпой, посмотреть цирковое представление. Сказочных мастеров-канатоходцев я в тот день так и не увидел. Настроение поэтому испортилось, а вернувшись уже в сумерках во дворец, я еще и узнал, какому унижению подверглась Хуэйфэй.

В том самом третьем месяце солнечной весны, когда в саду распускались цветы, Хуэйфэй слегла в Тереме Поющей Иволги. При виде ее хмурых бровей и грустных глаз я испытывал еще большее чувство. Вызванный к ней придворный врачеватель сразу после осмотра сообщил ошеломляющую новость. «Поздравляю, государь, — сказал он, — первая наложница уже больше трех месяцев носит наследника».

Впервые в жизни я ощутил радость отцовства, и от моего подавленного настроения не осталось и следа. Я тут же щедро наградил придворного врачевателя, спросив, когда должен появиться на свет маленький принц. Тот посчитал на пальцах. «Вероятно, к концу осени». — «А можно ли заранее узнать, мальчик или девочка?» — не унимался я. Седеющий пожилой врачеватель поразмыслил, теребя бороду, а потом заявил: «У первой наложницы, по всей вероятности, будет маленький Сын Неба. Но она женщина слабая и хрупкая, и без надлежащего ухода всегда существует угроза потерять царский плод».

Подойдя к вышитому пологу кровати Хуэйфэй, я взял ее слабые руки в свои и прижал к груди: я всегда так делаю, выражая свои чувства к женщине. Хуэйфэй хоть и нездоровилось, но волосы у нее на виске украшал алый цветок, а болезненную бледность щек она скрыла под толстым слоем пудры и румян. Но от моих глаз не ускользнула скрытая за улыбкой грусть. В голове промелькнула мысль, что лежащая передо мной Хуэйфэй очень напоминает прелестного бумажного человечка, который наполовину у меня в душе, а наполовину — в пространстве.