– Вот уж нет! Ле-Труа – семья националистов, да еще каких. Они за чистоту белой расы. Так что смуглота у него испанская. Но та французская кровь, которая все же есть в его жилах, тоже о-очень непростая. Да, ты спрашивала меня о «Сафо и Фаоне»? – спохватывается Николь. – Видела эту картину?

Киваю.

– Не пойму только, при чем тут красавчик Фаон? – спрашиваю я. – Сафо же была лесбиянкой!

– Ну это еще неизвестно, – загадочно поднимает брови Николь. – Далеко не факт. Она была замужем за каким-то богачом Керкиласом, имела от него дочь Клеиду. Сафо славилась как примерная мать и жена. Сам Платон дружил с ней, а он не стал бы дружить с кем попало. Даже на монетах в ее родном городе Митилене помещали ее изображения – а мыслимо ли это, если бы она была развратной и распутной? Между прочим, некоторые исследователи считают, что женщины, к которым обращены ее стихи, – всего лишь подруги по школе служения музам, которую она устроила у себя дома. Конечно, она пишет о красоте телесной, однако никакой грубой физиологичности там нет и в помине.

– Серьезно, что ли? – спрашиваю я озадаченно.

– Конечно! Лесбиянкой Сафо можно назвать только потому, что она родилась на острове Лесбос, потом уехала оттуда, ну а еще через пятнадцать лет вернулась и жила там до самой смерти.

– Но ее стихи… они же всеми истолковываются однозначно… – мямлю я. – И в книжках пишут о ней…

– Да глупости! – нетерпеливо восклицает Николь. – Читала я такие книжки! В некоторых написано, что и Анакреонт был ее любовником, и Архилох с Гиппонактом. А между прочим, Анакреонт жил на шестьдесят лет позже, чем она. А Архилох и Гиппонакт – и вовсе на сто пятьдесят! Полный бред, верно? Вот и про гетеризм – тоже бред.

– Погоди, погоди, – бормочу растерянно, не представляя, как возразить. – А кто же тогда Фаон?

– Юноша какой-то, известный своей красотой. Сафо была в этого Фаона до смерти влюблена. И когда он ее отверг, она покончила с собой. Ну разве такой поступок мыслим для дамы с гетерическими склонностями?!

Век живи – век учись! Все это безумно интересно, конечно, однако мы изрядно отвлеклись от основного предмета нашего разговора.

– Подожди-ка, – поворачивается ко мне Николь и приостанавливает коляску. – Мы уже почти пришли. Вон, видишь? Максвелл сидит за крайним столиком, да вон же он! Рядом с ним мужчина в серой тенниске, видишь?

Теперь я их вижу. Максвелл Ле-Труа и тот, с кем он хотел встретиться, сидят к нам спиной и что-то оживленно обсуждают. Неохота им мешать.

– Давай-ка постоим минуточку, и я тебе кое-что расскажу про эту картину, «Сафо и Фаон», – говорит Николь. – Короче, Максвелл по своему обыкновению сделал ремейк. Сафо изображала Марта Эйзесфельд, она австриячка, знаменитая фотомодель, само собой, и замужем за… – Николь усмехается. – Не скажу, а то ты упадешь. Короче, хорошо, что Марта не носит фамилию мужа, иначе эта фамилия мелькала бы в газетах раз в шесть чаще, чем теперь. Только в других газетах и в отнюдь не в разделах официальной хроники. Сначала я думала, Максвелл просто сумасшедший, что именно ее выбрал моделью для Сафо. Но ведь он тщеславен, как… вот уж правда что как Монторгей![12]

Я хихикаю, оценив каламбур. Все-таки мы стоим именно на улице Монторгей!

– Короче, Сафо – Марта. Лицо Фаона теперь известно всему Парижу! Раньше он был просто красавчик по имени Борис Ковальски (хотя на самом деле – Ковалев, и не поляк, а русский) и подвизался на подиумах. Сначала все решили, что это – очередной любовник Марты. Что за беда, что она старше его на пятнадцать лет! Но вскоре в одной газетке мелькнула заметочка… Погоди-ка! Вот он, Фаон!

Она тычет пальцем куда-то мне за спину, и я оглядываюсь. Сзади стоит витрина, в витрине реклама парфюма «Визит» от Писсаро. Я вижу большущий портрет неописуемо красивого, вернее, красивенького, сладко-приторного мальчика с томными, влажными глазами, с ухоженными ногтями – такому маникюру позавидует любая женщина, – по пояс голого, с гладкой, безволосой кожей. Одна рука закинута за голову и видна такая же безволосая подмышка. Бр-р! У этого красавчика, наверное, эпиляция сделана по всему телу, петух ощипанный! Внизу плаката надпись – «Для мужчин».

Как-то я не пойму: что именно на этом плакате – для мужчин? Парфюм? Или мальчонка? Вот именно!

– Это и есть Фаон? – брезгливо спрашиваю я. – А ты ничего не перепутала? Этому плакатику только в гей-клубах висеть.

– Ты угадала, – кивает Николь. – Запомни этого мальчика, о нем мы еще поговорим.

– А кто изображал Купидона? – нетерпеливо спрашиваю я, не желая тратить время на всякую голубизну.

– Ну, я вижу ты и в самом деле знаешь эту картину! – хихикает Николь. – Теперь поговорим о Купидоне! На картине Давида он какой-то бесполый, вернее, андрогинный, не то мальчик, не то девочка, да? И у него в руках лира Сафо. А на картине Ле-Труа стоит на коленях голая красоточка с крылышками, конкретно женского пола, – и похотливо держит ручку между ног Сафо. Ну, сама понимаешь, где. Ты представляешь?

– Ну да, – киваю я. – Представляю. Эпатажно, что и говорить.

– Эпатажно?! – чуть ли не взвизгивает Николь. – На вернисаже побывал весь Париж! До этого никто не подозревал о противоестественных пристрастиях Марты! Она была символом женственности! Как Мэрилин Монро! Но если ее мужу прощали брак с фам фаталь, роковой женщиной, то брак с вульгарной лесбиянкой не простят никогда. То есть уже не простили. Особенно после того, как выяснилось, что Борис Ковальски был любовником ее мужа.

– Вот уж воистину – союз любящих сердец! – ахаю я.

Глаза Николь смеются:

– Ты, конечно, не следила за тем, что творилось в нашем кабинете министров в мае, верно? Один портфель вдруг поменял хозяина. Прошение об отставке подал человек, который ратовал за бесконтрольный въезд в страну мигрантов и громче всех кричал о необходимости национальной терпимости и поощрении браков с черными. Сам премьер чуть не ушел с поста! Хотя он был тут ни при чем, он давно пытался сладить с этим… мужем Марты. Прошли те времена, когда французы упивались демократией для всех. Мы скоро сменим цвет кожи, цвет глаз и цвет волос. Надо поощрять браки со славянами, с европейцами! Но не с азиатами и не с африканцами! Именно в этом спасение нации!

Я смотрю, вытаращив глаза. Экой воинствующей националисткой оказалась моя миленькая сваха!

– Ты что-нибудь поняла из того, что я сказала? – спрашивает Николь.

– Ну да, – растерянно говорю я. – Марта была лесбиянка, ее муж – голубой… ну и все такое. А ты вышла за Мирослава, чтобы спасти нацию.

Николь так хохочет, что Шанталь поворачивается, смотрит на мамочку и тоже заливается смехом.

– Ну, можно и так сказать, – с усилием выговаривает Николь. – Я спасла нацию, выйдя за Мирослава. Ну а Максвелл – написав портрет Марты в образе Сафо.