Миррима была уверена, что рыцари не имели в виду ничего дурного, но Биннесман пришел в ярость. Он выпрямился во весь рост и так гневно посмотрел на собравшихся зевак, что они попятились. Они даже начали потихоньку отступать от того, кто позволил себе неуместную шутку, от сэра Принхолма из Гередона.

– Как вы смеете? – вопросил Биннесман. – Ужели за последние дни вы ничему не научились?

Вы не могли сразиться с Темным Победителем, а здесь перед вами стоит Миррима – женщина, которая в то время не имела даров силы, ловкости и жизнестойкости и в одиночку убила его!

Вы, со всеми вашими дарами, не могли справиться с опустошителями в Каррисе, а Габорн вызвал червя, одного червя, и прогнал всю орду!

Как можете вы сомневаться в Силе, которой я служу? Не бывает ничего сломанного, что невозможно было бы починить. Не бывает больного, которого невозможно исцелить.

Земля создала вас. Она каждое мгновение дарует вам жизнь. И в этой священной долине, сэр Принхолм, я могу воткнуть в землю колышек, и к рассвету он станет человеком, куда лучшим, чем вы!

Миррима попятилась в страхе. У ног чародея начал клубиться зеленый туман, сам же он, казалось, так и излучал силу. В воздухе появился медный привкус, запахло мхом и древесными корнями.

Сэр Принхолм, от которого все отшатнулись, стоял бледный и трясся.

– Я не хотел никого обидеть. Это была шутка. Биннесман указал на Боринсона и вскричал:

– Клянусь именем Силы, которой я служу, этот евнух еще будет рождать детей!

Такого подарка Миррима не ожидала. И не верила, что такое возможно. Просто Принхолм разозлил Биннесмана и вынудил его прихвастнуть. Но если чародею и впрямь удастся исцелить ее мужа… колдовство имеет свою цену, это Миррима знала твердо. За такое чудо придется заплатить.

Рыцари и лорды присмирели, как получившие выволочку дети, стояли, боясь слово вымолвить.

Биннесман взял чашку с медом и травами, покружил ее в зеленом тумане у своих ног, затем встал на колени и добавил в нее щепотку земли.

Бросил взгляд на окружающих, передал чашку Мирриме.

– Пойдите к ручью. Встаньте на колени и начертите на воде руну исцеления семь раз. Потом своей рукой зачерпните воды и смешайте с мазью. Омойте мужа. Через час он сможет ехать верхом.

Затем он придвинулся ближе и шепнул:

– Правда, рана так тяжела, что исцелится нескоро… если вообще исцелится.

– Благодарю вас, – сказала Миррима. Сердце у нее колотилось. Она приняла чашку и осторожно, боясь расплескать, поставила на облучок.

Миррима завела телегу за угол, к каменной ограде сада при постоялом дворе, туда, где под ольховыми деревьями звенел ручей. Листва на деревьях отливала золотом, пробивавшийся сквозь нее солнечный свет окрашивал стволы в серебряный цвет.

Девушка остановилась в тени. Две дикие утки, плававшие в ручье, закрякали, выпрашивая у нее крошек.

Миррима стянула с Боринсона одеяло.

Выпрыгнула из телеги, постояла у воды. На земле золотым покрывалом лежали сбитые ночным ливнем листья. Мирно журчал ручей. Утки подплыли к ней, выбрались на берег.

Она встала у воды на колени и начертила семь раз руну исцеления.

Здесь было так спокойно, царила такая безмятежность. Чертя руны, Миррима почувствовала, что надо бы прочесть какое-то заклинание, но она ни одного не знала. Тут на ум ей пришла нескладная песенка без особого смысла, которую она сочинила сама еще в детстве и напевала, стирая белье в реке Двинделл.

Люблю я воду, и любит меня вода.

Дожди и реки, пруды и лужи

В море стремятся всегда.

С гор сбегают ручьи, играют, ноют,

Напиться дают траве и цветам,

И дальше спокойно текут.

Люблю я воду, и любит меня вода,

Я уплыву далеко но реке

В море навсегда.

Она всмотрелась в глубокую заводь, надеясь смутно, что увидит вдруг темную спину осетра, выписывающего в воде таинственные узоры.

Но ничего не увидела. Тогда она зачерпнула ладонью воды, размешала ее с мазью чародея.

Затем подошла с этим бальзамом из меда, трав, земли и воды к Боринсону, подняла его тунику.

И начала осторожно втирать смесь в рваную рану на месте его яичек. Ей больно было думать о том, что она еще никогда не касалась его здесь, ведь они не провели вместе ни одной ночи.

Боринсон вздрогнул от боли. Не приходя в себя, он поморщился и ударил кулаком по дну телеги.

– Извини, – сказала Миррима, но не прекратила втирание. За все хорошее приходится платить, даже за исцеление.

Едва она закончила, он вдруг застонал и позвал:

– Саффира!

И поднял руку, словно пытаясь нашарить кого-то рядом.

Миррима вздрогнула. Бальзам чародея может исцелить раненую плоть, подумала она, но исцелит ли он сердечную рану?

С Боринсона градом тек пот, лицо его покраснело. Миррима, глядя на него, усомнилась, несмотря на обещание Биннесмана, что за час он хотя бы придет в сознание.

Она отвернулась, снова встала у воды на колени. Утреннее солнце играло в листве. Лучи его приятно пригревали. Миррима решила, что проведет здесь весь день.

Так она и стояла, печалясь, долгое, как ей показалось, время. С дарами метаболизма представление о времени терялось, минуты тянулись бесконечно.

Но рыцари еще только садились на коней, собираясь выезжать, когда она услышала тяжелое дыхание мужа. Миррима вскочила, заглянула в телегу. Он очнулся.

На вид в его состоянии мало что изменилось. Лоб был все так же в поту, туника промокла насквозь. Глаза были мутными и желтыми, лицо – мертвенно-бледным. Губы растрескались от жара. Взгляд его блуждал по деревьям и по небу.

– Выглядишь чуть получше, – солгала Миррима. – Полегчало тебе?

– В жизни не чувствовал себя хуже, – сказал он хрипло. Она подняла мех с водою, поднесла к его губам. Он глотнул немного, оттолкнул мех. – Что ты здесь делаешь?

– Тебя спасаю, – ответила Миррима. – Счастливчик ты, что жив до сих пор.

Он закрыл глаза и покачал головой. Слабое это движение сказало ей о многом. Жить он не хотел.

Миррима немного помолчала. Ей казалось, что, пытаясь коснуться его живой плоти, она натыкается на стальные доспехи. Помедлив, она тихо спросила:

– Но почему? Ты знал, что заразился, и не сказал ничего. Почему?

– Не надо тебе этого знать, – сказал Боринсон.

– Надо.

Он приоткрыл глаза, безучастно посмотрел на нее.

– Я не люблю тебя. Я… не могу тебя любить.

Слова эти больно ударили Мирриму. Сердце бешено заколотилось. Она догадывалась, что он пережил. Она видела свет в его глазах, когда он говорил о Саффире. Слышала, как он звал ее в забытьи. Понимала, что с таким количеством даров обаяния Саффира была для мужчин неотразимой. И Радж Ахтен ее мужа кастрировал.