Последние путы, сдерживавшие его гнев, лопнули, и он вырвался на поверхность:

– Черт побери! Я здесь лэрд! – Он раскинул руки, чтобы показать свои владения. – И пока вы на меня работаете, вы будете слушать, когда я вам приказываю…

Ее реакция превратила пламень его гнева в кусочки льда. Слова застряли в горле, которое душили раскаяние и жалость. Пламень погас и стал пеплом. Филомена не задрожала, не заплакала, как сделала бы на ее месте любая, если такой, как Лиам, замахнулся бы на нее. Нет, она съежилась.

Цветы упали к ее ногам, так как она, защищаясь, закрыла лицо руками. Филомена прижала подбородок к груди и крепко зажмурила глаза. Она сжалась и приготовилась к тому, что он ее ударит.

И это еще не самое ужасное.

Ее дрожащие ладони, на которых были мелкие капельки крови, открыли Лиаму ужасную правду. Когда эта женщина ему противостояла, она вовсе не была такой бесстрашной, как он думал… Она преодолела свой страх. Сжимая колючие цветы до побеления косточек, Филомена даже не поморщилась, хотя шипы впились в ее нежную кожу. Все то время, пока он угрожал ей, она, не замечая боли, противостояла ему, несмотря на страх.

Все подозрения и ревность, которую он испытывал, не признаваясь себе в этом, растаяли, как растаяло и ее мужество. С глаз Лиама спала красная пелена гнева, и он увидел то, что подтверждало ее рассказ. От нее пахло морем, лесом и поздними лесными травами. Кроме того, от влажного лифа ее платья несло знакомым запахом мокрой псины. Юбки были мокрыми и грязными, но блузка – чистой, а сложная прическа осталась нетронутой. Если у нее произошло что-то с Гэвином Сент-Джеймсом, то вся ее одежда была бы в беспорядке. Ему представился образ этой женщины с распухшими от грубых поцелуев губами, роскошными волосами, рассыпавшимися по плечам. Обнаженное тело, распаленное страстью, которое так хотелось потрогать, почувствовать губами… которое хотелось обожать!

– Боже мой! – прошептал он.

Никогда в своей жизни, в которой ему часто приходилось чувствовать раскаяние, он не осознавал себя таким мерзавцем. Лиам попытался остановиться. Он сказал себе, что нужно повернуться и уйти, оставив выяснение отношений на другой раз. Но почему-то его руки сами потянулись к ней и нежно взяли за запястья, так нежно, как он только умел.

Она почти не сопротивлялась, когда Лиам убрал ее руки и увидел перед собой бледное, несчастное лицо. И напуганные глаза настоящей беженки. Такое же выражение он встречал на лицах несчастных жертв насилия на Ближнем Востоке, в Индии и Африке. В их глазах, кроме отчаяния и изнеможения, читался вопрос: «Ты тоже будешь делать мне больно?».

Делать больно было его профессией, которой он владел в совершенстве. Его командиры сразу обратили на это внимание и превратили неуправляемого юнца в эффективное средство борьбы с врагом. Боль стала его оружием, его союзником. За свою жизнь он причинил боль очень многим.

Но причинить боль ей было немыслимо, как стереть из памяти грехи прошлого. Лиам ненавидел себя почти так же сильно, как презирал человека, из-за которого в ее глазах появилось это выражение. Он почти предвкушал, как употребит свой опыт в деле нанесения особенной, ужасной боли этому человеку.

Переборов свой нрав, он постарался удалить со своего лица признаки гнева и начал искать носовой платок.

– Mo àilleachd, – прошептал Лиам нежно.

Ее глаза смотрели настороженно и вопросительно, она ждала и молчала, наблюдая, как Лиам прижимал платок к маленьким кровоточащим ранкам.

– Tha mi duillch… Maith mi. Простите меня!

Никогда прежде не доводилось Лиаму просить прощения, поэтому он сумел сделать это только на родном языке. Возможно, потому что просил о слишком многом. Он не заслуживал прощения. Уже много лет не заслуживал.

Мисс Локхарт настороженно следила за его лицом, глядя на него огромными испуганными глазами. Она замерла, как заведенная пружина, и походила на кролика, готового вскочить и убежать от того, кто хотел его погладить.

Челюсть Лиама шевелилась, будто пережевывая свою непомерную гордость, чтобы ее проглотить. Он искренне раскаивался.

– Клянусь вам честью лэрда клана Маккензи, что никогда вас не ударю.

Она напряженно следила за каждым движением его мускулов, оценивая каждое выражение лица.

– Я не подвергаю сомнению вашу честь, лэрд, но я, кажется, тоже не верю ничьему слову.

Ведь подобные обещания она слышала и раньше, их тоже нарушали.

Что теперь с ними будет?

Небольшую прядь ее красивых волос бриз вырвал из прически и откинул на нежное лицо. Лиам выпустил из рук ее пораненное запястье, чтобы убрать завиток с почти зажившего синяка на щеке.

Она поморщилась, но не отодвинулась.

– За свою жизнь я нанес немало подобных ран, поэтому узнаю след от удара кулаком, – пробормотал он.

Лиам хотел сказать, что никогда не поднимал руку на женщину, но та ужасная ночь, пережитая в юности, превратила бы его слова в ложь, поэтому его начал душить давно знакомый стыд, и он промолчал.

Она сделала глоток, и напряжение слегка спало.

– Верю, что ваша прогулка по лесу в компании Гэвина Сент-Джеймса была вполне невинной, но, барышня, вы должны признаться, что скрываете от меня что-то.

Длинные ресницы опустились на бледные щеки, и Лиам с радостью понял, что она – никудышная лгунья. Очаровательная черта в женщине.

– Это было вовсе не дорожное происшествие. Какой-то подлец вас ударил. Так ведь?

Он ласково погладил ее шелковистую, прохладную, такую невыразимо нежную щеку своими грубыми от работы пальцами. Филомена в течение нескольких секунд не отрываясь смотрела в пространство за его спиной и едва заметно кивнула.

– Расскажите мне! – потребовал он.

Ее лицо стало отчаянно мрачным:

– Не могу, я не могу. Пожалуйста, не спрашивайте!

Солнце вспыхнуло в последний раз, опускаясь за деревья, и бросило на ее волосы яркий отблеск, превратив их в золотой пожар. Глаза цвета нефрита заблестели непролитыми слезами. Никогда в жизни Лиам не видел подобной поразительной красоты.

Он был взволнован. Она смотрела на него, как будто видела перед собой не того человека, которым он хотел быть, а его настоящего. Демона, которого он пытался держать в узде, но который почти вырвался из-под контроля, чтобы напасть на женщину.

Защитный инстинкт родился глубоко в душе и охватил его существо. Это было опасно, но так же неизбежно, как наступление ночи. Эта женщина, которую прислала ему Фара Блэквелл, обладала удивительными способностями, была умна и к тому же прекрасна… Но она бежала от чего-то. Или от кого-то?

Возможно, поэтому ее глаза так беспокоили его, заставляли думать о том, что они видят, когда глядят на него. Кажется, какое ему дело? Он никогда раньше об этом не задумывался. И почему, глядя на нее сейчас, он так хочет быть ее спасителем, в котором она явно нуждается? Ведь он никогда никого не спасал. Всегда спасались от него. Он был тем, от кого бежали, Демоном-горцем, от которого не было спасения. Только боль.