Сегодня может получиться особый вечер… Оля твердо решила, что когда Саша привезет ее домой, она предложит ему подняться и выпить кофе… Страсть, охватившая девушку, наполняла ее невероятной легкостью, свободой, раскованностью и доселе незнакомым чувством — ощущением собственной сексуальности. Быть желанной таким мужчиной — предел мечтаний!..

* * *

Звонок Попова застал Иннокентия Семеновича как раз в тот момент, когда они с Машей выходили из подъезда.

На всякий случай по твердому правилу, установленному адвокатом при первом же свидании, Маша шла на три метра впереди него. Оба торопились по домам. Маше предстояло успеть снять макияж и переодеться, чтобы соответствовать Андрееву представлению о «домашности». А Иннокентий Семенович помнил, что жена позвала гостей и опоздать наверняка означало лицезреть весь вечер ее поджатые губы. Или, как он сам это называл, «губки жопкой».

— Мне нужно ваше решение, Иннокентий Семенович!

— Слушаю.

— По-моему, объект хочет перейти Рубикон. И именно сегодня.

— Она что-то говорила?

— Нет, но я все-таки немного знаком с женской психологией. Исключительно по лекциям, конечно.

— И что?

— Ваше решение? Мне радовать девушку?

— А ты сможешь? Или вам тоже по этому предмету лекции читали?

— Да. И домашние задания давали. Но оценки выставляло независимое жюри.

— Пошляк! Погоди.

Иннокентий Семенович нажал кнопку отключения микрофона и окликнул Машу. Она резко обернулась, настолько это было вопреки правилам, по двору они всегда шли как совершенно чужие люди.

Иннокентий Семенович описал ситуацию и с радостью переложил решение вопроса на Машины плечи.

— А он сам этого хочет? — чисто по-женски отреагировала будущая мачеха.

— Я думаю, любой мужчина всегда хочет.

— Это такие кобели, как ты, всегда хотят! — огрызнулась Маша.

— А вот мы сейчас и проверим, такой ли я особенный. — Адвокат включил микрофон: — Саша, а ты сам этого хочешь?

— Я — нормальный мужчина, а она очаровательная девушка.

— Ты собрался жениться? — у Иннокентия Семеновича было прекрасное настроение, его план, кажется, срабатывал.

— Ну не до такой же степени! — Саша опять не удержался от иронии.

— Только не забывай, через две недели максимум тебе придется раствориться в тумане.

— Помню. Хотя на данный момент об этом сожалею.

— Подожди, — Иннокентий Семенович опять отключил микрофон.

— Хочет. Но не влюблен.

— Ну, если хочет, пускай трахнет! — неожиданно зло произнесла Маша.

Ей вдруг стало обидно, что ее-то мужчины не особо спрашивали. Пользовались ею и все. Правда, и она ими тоже. Так пусть и Оля познает радость мужской ласки. По заданию.

— Можно, — сухо произнес адвокат, с удивлением взглянув на Машу.

Он не понимал, что это вдруг она так разозлилась, ситуация-то складывалась просто забавная, не больше.

* * *

Через неделю Оля записала в своем дневнике:

«Сегодня ты впервые раздел меня сам. У тебя это получилось. У меня не получилось не позволить тебе это… В эту встречу все было необычно. Впрочем, с тобой всегда так… Я не знаю, какого себя ты принесешь мне. Сегодня ты был нежен. Более нежен, чем обычно. Более нежен, чем неистов…

Я совершенно не знаю тебя в обычной, повседневной жизни. И это щекочет, заставляет додумывать и задумываться, задумываться о тебе… Ранним утром в душе, за утренней кружкой кофе, по дороге в институт, на лекциях. И до вечера день продернут как искрящейся дымкой из радужной, неоновой субстанции мыслями о тебе. Ты раззолотил мои дни и ночи… О тебе закулисном, о тебе настоящем… О том, какой же ты на самом деле, и о том, что же у тебя в голове. Хочется черпать тебя полными горстями и пить маааленькими глоточками…

Может быть, это неправильно — мириться с тем, что тебя так мало в моей жизни. Но маленькая капелька тебя расцвечивает мою жизнь, и я ценю мгновения, когда могу прикоснуться к этому явлению по имени — ТЫ… Я ценю это счастье. И это счастье — великое, я нисколько не преувеличиваю. Меня трудно понять. Это необъяснимо. И никому я не собираюсь объяснять Это. Главное, что я знаю Это…, чувствую Это, живу в Этом счастье…, как в облаке. Это — великое чудо и волшебство.

Сегодня волшебство встретило меня у порога, и было тепло… Сразу обдало с порога теплом, когда ты уткнулся в меня, зарылся в меня, уткнулся в шею, в грудь, на пороге меня обнял. Твои глаза улыбались. Твои глаза были теплыми… Теплыми-теплыми… Глаза цвета стали. Сегодня это был цвет нагретой стали. Ты сказал, что соскучился. И я тебе поверила.

Каждая наша встреча для меня неожиданна. Как дождь. Каждая встреча для меня — стресс. К каждой встрече я настраиваю себя, как инструмент… Инструмент, на котором вот сейчас, вот-вот уже сейчас ты сыграешь мелодию любви… А какой она будет — не знает никто. Да я и не смею предполагать. Каждый раз эта мелодия — чистый экспромт. Каждый раз она неповторима. И в ее ускользающей неповторимости своя острота, своя прелесть… своя боль… Наш мир существует за закрытой дверью с номером семь. „До“ и „после“ этой двери живет отдельно твой мир, мой мир… А здесь — наш. Только наш. Здесь мы не просто рядом, мы — вместе. И все это может кончиться в одночасье. Но это длится. Я думаю, что это неспроста и неслучайно. Но пока я не знаю, а только могу догадываться — почему?

Ты любишь людей абсолютно тем же способом, которым их люблю я. Как сомелье любит вино. Ты любишь их разгадывать и просчитывать. Но редко кого хочется разгадывать и просчитывать, лишь немногие могут стать желанным объектом препарирования… Еще меньшим удается задержать это внимание надолго… Разложить кого-то на атомы и молекулы, а когда нечего будет раскладывать — уйти. И в этом нет цинизма ни на грамм. Это честно. Справедливо. В этом есть что-то от Истины. Никаких расшаркиваний „до“. Никаких реверансов „после“. Отсутствие прелюдии — это и есть твоя прелюдия. Ты живешь на такой высоте. На такой скорости. Кто не успевает за тобой — остается позади. И очень немногих ты по-настоящему берешь с собой… Не говоря уже о том, что никого ты не берешь в свою жизнь.

Мы живем на своих орбитах. В той точке, где они пересекаются, мы принадлежим только друг другу. А потом — кому и чему угодно…

Для тебя череда девушек, попадающих в поле зрения, женщин, девчонок и барышень, жаждущих обратить на себя твое внимание, не более, чем деревья за окном поезда, в котором мчишься ты… Деревья, деревья, деревья… Они мелькают-мелькают-мелькают, а ты едешь мимо. МИМО. И назавтра ты уже не вспомнишь ни одно из них… А хотелось ли тебе, чтобы назавтра ты об одном из них подумал? Вернулся к нему мыслями, вспомнил о нем, захотел еще и еще постоять в тени его ветвей, послушать музыку ветра в его листьях? Потянуть жадно ноздрями запах его смолы, его сухой коры, его гибкой и упругой ветки? Услышать, как сок течет? Узнать, каковы его корни: могучие и мощные или их что-то точит? Захотел ли ты увидеть его еще раз? Увидеть и разглядеть…