Довольная, разрумянившаяся:

– Дверь ставишь? Вот молодец. Давай подержу… ну, давай же! Нет, нет, тетя Женя, вы лучше на кухню идите, простудитесь еще. Мы тут и вдвоем сладим… Верно?

– Точно, сладим, – охотно подтвердил Максим. – Лена, ты бы принесла свечку.

Вообще-то свечки давно уже были страшным дефицитом, как и зажигалки, и спички, но ради такого дела можно было и чуть-чуть посветить. А что делать? Домой-то Максим возвращался лишь с наступлением темноты, а утром, едва начинало светать, уходил. Без всяких выходных, разумеется.

Навесив дверь, тут же и обмыли, так, по чуть-чуть, да пораньше завалились спать… Как и все – весь Петербург теперь ложился рано и вставал по солнышку. Экономили свечки, керосин, батарейки для фонарей – у кого что еще оставалось.

Макс уже начал было похрапывать – он спал последнее время отдельно, на раздвижном кресле, полностью предоставив Леночке кровать, однако почти сразу же был разбужен: девушка перебралась к нему, прилегла, приникла, что-то ласковое прошептала на ухо…

– Лена, Лена, – спросонья бурчал Тихомиров. – Я ж женат, в конце-то концов… Или – почти женат…

О, Леночка ничего не хотела слушать, вновь, как и пару недель назад, завелась с полоборота, да и Максим… Максим тоже не был сделан из стали, и голенькая теплая девушка быстро прогнала сон.

Она все сделала сама, и нельзя сказать, чтоб это было неприятно партнеру… Горячая волна наслаждения окатила обоих, словно бы опрокинув в бездну, довольная Леночка безмятежно откинулась, потом улеглась рядом, натянув одеяло… Неудобно было вот так, на кресле-то, и девушка, кивнув на кровать, тихо позвала:

– Пойдем…

И снова не дала спать, все болтала, болтала, болтала, даже потихоньку смеялась, и Тихомиров был сейчас даже рад за нее – отошла наконец…

Вот прижалась щекою к щеке, прошептала:

– Завтра чего так рано? За дровами едете?

– Едем… Постой! А ты откуда знаешь?

– Знаю… Тете Жене привезешь?

– Постараюсь.

– Вы в Сосновую Поляну?

– Дальше, куда-то к Стрельне. В Сосновой Поляне, говорят, выпилено уже все давно.

– К Стрельне, значит… Про тетушку не забудешь?

– Да уж не забуду. Но чуть позже привезу, не сразу завтра… там небольшие проблемки есть, слава богу, решаемые.

– Хорошо. – Леночка снова засмеялась. – Будет тетушке чем зимой топить.

Она говорила про тетушку, не про себя, говорила таким тоном, будто сама и вовсе не собиралась коротать в этой квартире зиму, будто бы у нее имелся какой-то другой вариант, куда лучший…

Впрочем, в тот момент Максим не придал значения этим Леночкиным фразам… хотя мог бы и насторожиться, вполне.

Как бы то ни было, а утром он встал рано, как штык, быстренько глотнул холодного, оставшегося еще с вечера киселя, заботливо оставленного на столе Евгенией Петровной, надел теплую куртку – ту самую, что прихватил на Московском, у гопников, – и, выйдя из дому, быстро зашагал к платформе, где и стал ждать. Сегодня по пути было, Михал Михалыч обещал замедлить у самой платформы ход, подхватить.

На улице было прохладно, морозило, и молодой человек время от времени растирал покрасневшие уши, подпрыгивал, колотил ногой об ногу – в резиновых-то сапогах было явно не комильфо. Ничего, днем потеплеет, да и сейчас, по большому-то счету, не холодно, так, потряхивает со сна.

Вскоре со стороны Дачного послышался резкий гудок, а затем донесся быстро приближающийся шум локомотива и перестук колес. И вот уже из желтых клубов тумана показалась черная, с красной аляповатой звездой, паровозная морда, Михалыч тут же дал свисток, выпустив пар, высунулся из будки, махая рукой – мол, быстрее.

Пробежав метра три, Тихомиров ловко вскочил на замедливший ход локомотив… тут же снова набравший скорость.

– Спасибо, Михалыч!

– В стакане не булькает! Давай, давай, работай, что встал! Вон дровишки – кидай.

Максим скинул куртку, повесил на какой-то рычаг, с удовольствием швыряя в жаркую топку паровоза дрова – обломки садовых скамеек и прочую хрень.

Двигались быстро, в Лигове тормознули – взяли в вагон братков и снова полетели в Стрельну…

– Хорошо идем! – искоса поглядывая на манометр, довольно улыбнулся Михалыч. – Эко прем-то! Почти как на угле… – Машинист вдруг замолчал, задумался о чем-то и – уже гораздо тише – продолжил: – Слышь, Максим. Мне иногда хочется попробовать… ну, вот так разогнаться и на полном ходу – в Стрельну… Неужто этот поганый туман не пробьем?

– Не пробьем, дядя Миша, – молодой человек со вздохом разочаровал напарника. – Многие пытались… Если только на самолете…

– Ха, на самолете! – Михал Михалыч неожиданно засмеялся, закашлялся. – Скажешь тоже! Не помнишь, что в Пулкове было?

– А что в Пулкове было? – быстро переспросил Тихомиров. – Я сам не видел, по слухам все…

– Ты-то не видел, а мне вот довелось. Ох, не приведи господи. – Машинист мелко перекрестился. – Взлететь-то они взлетели… «Боинги» всякие, «эйрбасы», «тушки»… Пассажиров набрали и… И потом ка-ак посыпались вниз! Бедное Пулково!

– Как это – посыпались? Я вот в Шушарах на полях ни одного обломка не видел.

– Плохо смотрел! Да и не долетели они до Шушар… все тут, на взлетно-посадочных полосах, и завалились… да не сами по себе – точно бы завалил кто. Я на заправщике тогда работал, точно могу сказать: стабилизаторы хвостовые, крылья будто кто ножницами посрезал, этак аккуратненько, ровненько… Ох и горело же все! А взрывов было – на целую войну хватит.

– Да-а, – протянул Макс. – Однако…

Однако Ан-2 ведь смог вылететь… и долететь.

И никто его не сбивал… Слишком уж маленький? А может, просто не ждали уже никого?

И все же – куда же он тогда делся-то?

У молодого человека вдруг возникло ощущение, что все то, что он в последнее время делал, – побег, квартира, работа эта – делалось абсолютно впустую. Ни для чего! Ну да, бежать надо было обязательно, ну, с жильем вопрос решить, с пищей, обустроить хоть как-то жизнь. Ну, обустроил – а дальше?

Самолет нужно искать, Олесю, а не нежиться по ночам с Леночкой… Тьфу… стыд-то какой. Вот сейчас – совестно, а ночью – как-то не очень. И что же мужики, блин, за народ такой, до тела женского жадный? Хотя, с другой стороны, если б по-другому – так и мужиками тогда не были.

И все же нужно было действовать, не тратить время бесцельно. Максим чувствовал, догадывался, что исчезновение «аннушки» как-то связано со всем тем, что здесь, в городе, происходит, с теми, кто четко и упорно ведет свою линию, свернув пространство в непроницаемый кокон.

Тихомиров вдруг вспомнил себя, Олесю, мальчишку-летчика… Как они тогда смогли! Ведь прорвались же, взлетели, ушли! Как радовались пронзительно-голубому небу, сахарно-белым облакам, солнышку… Наивные идиоты.