– Чего там? – брякнул я настороженно.

Похоже, не вышел еще из охотничьего азарта.

– Посмотри сюда.

Я заглянул в комнату.

Слева от входа кто-то спал на диване, отвернувшись лицом к стене. В семейных трусах и теплой осенней куртке в прегрязнейшем состоянии. Похоже, тип начал раздеваться снизу, но до конца свое дело не закончил.

А справа, на старинном комоде, в условиях жуткого хлама… не лежала, нет… валялась, брошенная небрежно так, что были заломлены страницы…

…моя драгоценная тетрадь!

Уф-ф…

Сбылась мечта идиота.

Не пострадало мое сокровище.

Моя прелесть! Только слегка помялось.

Как раз в ней – курс «Допусков…» от Штопора и «Автоматы с микропроцессорами» от него же. А еще – «Судовые машины и механизмы», «Холодильники…», «Электрооборудование…», «Технология…» – короче, вся спецура в одном флаконе. В смысле в тетради.

Боже!

Счастье есть. Его не может не быть. А ведь надежд уже не оставалось!

– Слышь, студент. Потом полистаешь свою писанину, – вырвал меня из нирваны черствый Аниськин. – Глянь на это грязное тело. Узнаешь?

– А чего мне его узнавать? По тетради, что ли, не ясно?

– Не умничай! Все же посмотри. Может, твой конспект уже по рукам ходит. Ценность такая…

– Там не один конспект, там шесть…

– Да хоть двадцать шесть. Смотри, говорю!

Я уже вспоминал про друзей-козлов? Ох уж эти менты…

Хотя, справедливости ради, признаю – операция по возвращению священных манускриптов организована и проведена Аниськиным ну просто блестяще!

Мои аплодисменты.

– Конечно, он, – узнал я вчерашнего субтильного грабителя, когда тело развернули на спину. – Только сегодня он выглядит похуже. Зеленый какой-то. И слюни на бороде… Фу, гадость!

– Обдолбался просто.

– Он дышит вообще?

– Как насос! Ты за него не переживай.

– Парню явно хреновато…

– Не обольщайся. Ему сейчас даже лучше, чем нам. По крайней мере, не холодно.

– Что-то мне не завидно совсем.

Я брезгливо поморщился и отошел. Стал более внимательно разглядывать комнату.

Ну и интерьерчик! Потолок серый – годами не белили, стены выкрашены темно-зеленой масляной краской, штукатурка местами отваливается, обнажая косую дранку. Разруха и убогость. Грязь. Хлам. Бардак.

Ну как же до такого можно опуститься человеческому организму?

Забавно, что все элементы мебелей – кровать, тумбочка, табуреты – как это ни странно, армейского, пардон, флотского артикула. На сиденьях табуретов, к примеру – вырез по самому центру квадрата. Для ладони. Это, если кто не знает, нужно, дабы переносить сию крайне необходимую для войск амуницию всего лишь одной рукой. Типа не выпуская из рук боевого оружия! Перенес, сел и стреляй себе дальше…

Смешные они… военные. Как дети малые.

А этот полуживой типус в трусах и куртке, значица, – из семьи гражданского персонала местной войсковой части. Я теперь даже вижу через второе засаленное оконце эти руины былого порядка – ошметки краски на бордюрах, вкопанные в грунт и покосившиеся вдоль густо заросших газонов баллоны из-под кислорода с наваренными на них кусками якорной цепи, трогательные стенды по строевой подготовке вокруг разбитого плаца, ржавые и кривые. Даже зеркало вдали блестит, смущая публику отбитыми углами.

Да уж…

Насмотрелся я на такое в девяностые.

Только ведь сейчас – середина восьмидесятых! А за окном – на́ тебе: родной бардак из будущего. Странно.

– А почему тут такая разруха? – спросил я Аниськина, не удержался. – Считай, центр города. Воякам что, не нужна эта территория? Так отдали бы людям. Нахватали, блин, земель…

– С чего бы это они ее отдадут?

– Ну, так… под застройку… частникам.

– Ты с какой луны сюда свалился? Это вообще-то земля флота. На веки вечные. Кто ж ее отдаст? И как?

– Ка́ком кверху, – огрызнулся я, сам понимая глупость своего вопроса. – Как-нибудь.

– То-то и оно, что… «ка́ком».

До перестроечной конверсии советской «оборонки» еще лет десять. А до оголтелой распродажи военных вкусняшек – без малого четверть века. Тогда «ка́ком» пойдет и земля, и строения, да и… техника военная расползется по всему миру за гроши.

Чего я бегу впереди паровоза? И какое мне дело до убитой части?

Аниськин тщательно ощупывал кроликовскую куртку, пока хозяин продолжал балдеть на диване, пуская под нос пузыри через ротовое отверстие. Делом человек занимался, а не витал в философских сферах, как некоторые. Имеется в виду Аниськин. Впрочем… Кролик тоже не скучал.

– Ты что у него ищешь? Ведь нашлась уже тетрадь!

Бывший мент выразительно глянул в мою сторону. Кажется, я опять где-то тупану́л.

– Вот это, например.

Он ловко бросил в мою сторону бумажный пакетик.

Я не поймал. Поднял с пола.

– А что это?

– А ты разверни. Только не просыпь, ловкий ты наш.

Какие-то кристаллы, похожие на канифоль. Только… почему-то грязно-бирюзового цвета.

– Наркотики, что ли?

– Винт.

– Что?

– Первитин. Они его еще дурбазолом кличут. Марцефалом еще…

– Ничего себе! А ты… в теме.

Он горько посмотрел на меня.

– Пришлось…

– Извини, друг. Слушай, а где они эту дрянь берут?

– Варят.

– Как это?

– Капли знаешь от бронхиальной астмы – «солутан»? Чешские.

– Э-э… нет, наверное.

– Из них химичат, – рассказывая, Аниськин продолжал споро ощупывать полуживого наркошу. – С йодом мешают и что-то там еще: марганцовка, ацетон, уксус. У каждого придурка своя формула. Недавно стали отечественные капли скупать. От насморка – эфедрон. Массово тянут. Уже всё, в аптеках не купишь. Насморком лучше не болеть: все капли пошли на резину.

– Какую резину?

– Такую же, как и дурбазол. Шифруются они так. Резина, мулька, болтушка, скорость, порох – как ни назови: дурь, одним словом.

– Так этот… Кролик… тоже варил… э-э, как его… винт? Дурбазол?

Аниськин перестал обыскивать тело и шагнул к окну, что-то рассматривая на свету.

– Что ты говоришь?.. А! Да нет… Сам он не варил. Мозгов не хватит. Образования. И оборудования… тоже.