Агафья стремительно выбежала из гостиной, охваченная каким-то ребяческим нетерпением: с некоторых пор она стала забывать не только о том, что не так уж много времени осталось до ее тридцатилетия, но даже и о том, что несколько лет вдовствует. Ни дать ни взять – юная девица на выданье. Левушка принял ее дружелюбно, и это сильно подбодрило невесту, но мало того – не слушая, что она там лепечет насчет скорого появления госпожи Ильиной и госпожи Сальковой, он схватил Агафью за запястья, притянул к себе и поцеловал прямо в губы.

– Ах, Лев Иванович, ах, вы совсем обезумели! Неужто вам не стыдно? – лепетала осчастливленная вдовушка, вне себя от смущения и радости. – Ведь эти дамы вот-вот войдут…

При этом она и не подумала оттолкнуть «бесстыдника». А Левушка, пошалив таким образом, тоже вошел во вкус – теперь губы Агафьи Павловны уже не казались ему противными. От долгого поста у него разыгрался аппетит, а ведь на голодный желудок даже перловый суп кажется лакомством! Левушка втягивал в себя жаркое дыхание невесты, покрывая ее лицо быстрыми поцелуями, и думал про себя, что в послушании все-таки есть своя большая прелесть и не напрасно он всегда и во всем повиновался маменьке: ей же лучше знать, что кому потребно! На самом-то деле маменька, с ее женским инстинктом, проницательным умом и богатым опытом, попросту освободила его от мучительного выбора.

День венчания было решено назначить на 4 сентября – это оказалось удобно всем. Марья Карповна уже списалась с петербургскими начальниками Алексея и договорилась о том, чтобы ему продлили отпуск – снова, таким образом, подтвердив, что без ее связей в высших сферах ему не обойтись, и одержав верх над старшим сыном. «Целых три недели еще ждать!» – думал Левушка, продолжая осыпать поцелуями постанывающую от наслаждения Агафью. Собственное нетерпение удивляло молодого человека. Даже если бы он женился по любви, повинуясь внезапно вспыхнувшей страсти, вряд ли ему могло быть труднее дожидаться, пока наконец благословят его союз с Агашей.

Невеста в это время слегка отстранилась, чтобы перевести дыхание, и жених смог увидеть ее во всей красе. Красные мраморные прожилки на щеках… Прядь волос, неопрятно свесившаяся на лоб… Туповатый и кроткий взгляд… Нос длинный, вся дрожит… Господи, как же она на козу похожа! Левушка невольно подумал об Аксинье – до чего эта разгоряченная девка была хороша в постели, до чего красива в момент, когда он овладевал ею… Но он тут же и прогнал мимолетное воспоминание: зачем умножать сожаления о прошлом, рисуя будущее в безрадостных красках? «Нет, – решил Левушка, – уж лучше стану мечтать о дне свадьбы – это, наоборот, усилит тягу к семейному очагу! А что нам предстоит? В Горбатово съедутся все уездные дворяне. Три дня будем пировать, каждый вечер – танцевать под звуки военного оркестра из Тулы. Да! Еще зажгут фейерверки… Марья Карповна все предусмотрела, все уже рассчитала. А после свадьбы новобрачным полагается делать визиты вежливости соседям… Ах, до чего же приятная перспектива!..» Теперь Левушка радовался, как маленький мальчик, которому на маскараде позволят изобразить из себя важную особу.

Он снова притянул к себе Агафью и взревел:

– Моя голубка!!!

Но продолжения не последовало: в этот самый момент в распахнувшуюся дверь влетел казачок и звонким голосом объявил:

– Барыня и гостьи сейчас будут здесь!

– О Господи! Я так и знала! – воскликнула Агафья Павловна. – Ах, Лев Иванович, вы заставили меня потерять голову! Ах!.. Ах!.. У меня из-за вас вся прическа растрепалась!

Левушка посмеивался над смущением невесты, а она торопливо поправляла волосы и судорожно одергивала смятое платье. Когда говорливые и переливающиеся всеми цветами радуги дамы вошли в комнату, Агафья уже скромно стояла в уголке, голова ее была опущена, а глаза вновь приобрели виноватое выражение. Однако никто на это и внимания не обратил: поздравив жениха и невесту с помолвкой, как это было принято, гостьи принялись осматривать по-новому украшенные комнаты. Марья Карповна велела позвать Кузьму, чтобы и на его долю досталась порция комплиментов. Зная отвращение крепостного таланта к церемониям такого рода, Алексей пришел тоже: после уничтожения матерью картины он испытывал потребность поддерживать своего подопечного в любых обстоятельствах. Когда Кузьма явился во флигель, молодой барин исподтишка всмотрелся в него и обнаружил, что вид у того отсутствующий, что тот замкнулся в себе – так, будто с потерей картины он лишился заодно и удовольствия видеть мир глазами художника. Он, страстно влюбленный в природу, он, волшебник света и красок, стал похож на бычка, которого тащат на веревке в суматоху базара…

Дамы переходили из комнаты в комнату, останавливаясь у расписанных цветами плинтусов, карнизов, панелей, простенков, и всякий раз восхищенно вскрикивая:

– Какое разнообразие!.. Какая красота!.. Да на них бабочки, наверное, садятся, принимая за живые!

Иногда какое-то словечко, произнесенное громче, чем другие, больно ударяло по ушам Кузьмы. В такие моменты он вздрагивал, лицо искажала гримаса, блестящие глаза отражали полное смятение чувств. Но тут же все снова гасло – и художник впадал в прежнее состояние, напоминая безразличное ко всему на свете жвачное животное. У Алексея при взгляде на него от глубокой печали сжималось сердце, ему ужасно хотелось пинками прогнать из дома этих возбужденно щебечущих дур. Но те чувствовали себя как при осмотре музея, а в музее ведь принято восхищаться… Наконец добрались до спальни…

– Боже, как это прекрасно, несравненно, возвышенно! – причитала мадам Ильина. – Ну скажите, какую супружескую чету не вдохновит это постоянное цветение вокруг постели!

При этих словах Агафья густо покраснела, а дочка Нины Антоновны широко раскрыла и без того выпученные глаза. Неужто поняла намек на супружеские радости?

– Согласна, – откликнулась Марья Карповна. – Я и сама считаю, что роспись в целом очень удалась. И потому хочу безотлагательно вознаградить художника.

Вытащив из ридикюля пятирублевую золотую монету, она с деланой простотой театральным жестом протянула ее Кузьме. Конечно, можно было оплатить труд живописца в другой раз, но барыня воспользовалась присутствием публики, чтобы подчеркнуть значение своего поступка. Кузьма принял монету, зажал ее в кулаке и произнес тихо:

– Благодарю вас… Но это слишком щедро, барыня…

– Нет-нет, – живо отозвалась Марья Карповна. – И это лишь начало. Я решила, что, закончив здесь, ты точно так же украсишь и мой дом. В точности так же! Сверху донизу. Видишь, у тебя впереди опять большая работа…

Кузьма, не шелохнувшись, выслушал приказ. Мера его отчаяния более не могла вместить… А Марья Карповна между тем продолжала, с ледяным высокомерием всеобщего идола указывая кончиком зонта на один из фризов:

– Но вот эти розы, на мой взгляд, бледноваты. Ты изобразил их Бог знает как! Изволь переделать весь карниз!

– Хорошо, барыня, – тихо отозвался живописец.

– И впредь побольше старайся. Я требую, чтобы в моем доме – ты слышишь меня? – каждый лепесточек был истинным шедевром. Работать без передышки и чтобы никакой мазни! Иначе…