Позавтракав, Марья Карповна велела унести поднос и, отправившись в свою домашнюю часовенку, встала там на колени перед иконостасом. Когда она молилась, у нее всегда складывалось впечатление, что Господь ее слышит. Между помещицей и Всевышним было нечто вроде приятного сговора, и ей казалось, что именно этот сговор стал залогом ее нынешнего процветания. Что бы она ни делала, каковы бы ни были ее решения – Господь не оставит ее, наоборот, всегда протянет руку помощи.

Встав, она почувствовала, что ушла даже привычная легкая боль в коленях. Годы не сказываются на ней. Телом и духом она нерушима. Это заключение окончательно подняло настроение Марье Карповне, и она очень ласково встретила Агафью, пришедшую пожелать ей доброго утра. С тех пор, как Левушка стал с ней несколько более предупредительным, смиренная компаньонка сделалась чуть повеселее. Так бывает, когда поставишь в горячую воду наполовину увядший цветок: он сразу оживает – пусть ненадолго, но и этот мимолетный всплеск бледной красоты приятен глазу… Чтобы внушить своей подопечной веру в самое себя, Марья Карповна решила посоветоваться с нею, какое платье лучше сегодня надеть. К чаю были приглашены две дамы из соседок: Нина Антоновна Ильина и Софья Андреевна Салькова. Агафья Павловна долго колебалась, потом наконец осмелилась предложить темно-розовое платье из тафты и, более того, принялась горячо его расхваливать. Хотя мнение Марьи Карповны было прямо противоположным, она решила на этот раз доставить удовольствие Агафьюшке и последовать ее совету. И даже надеть темно-розовое платье прямо сейчас, с утра.

Василиса помогла барыне влезть в наряд, Агафья застегнула на нем все пуговки. Затем обе отступили на несколько шагов, чтобы Марье Карповне было удобно полюбоваться собой в большом наклонном зеркале, вставленном в раму из лимонного дерева, – в нем она отражалась вся, с головы до ног.

Марья Карповна придирчиво себя осмотрела, объявила, что весьма довольна увиденным, после чего обосновалась в рабочем кабинете и, в соответствии с обычным распорядком дня, вызвала к себе управляющего имением, Федора Михайлова, для отчета. На письменном столе рядом с помещицей лежали счеты, на которых она – под диктовку собеседника – все подсчитывала, передвигая костяшки по стержням с такой скоростью, что казалось, будто они летают. Выслушав отчет, она перешла к распоряжениям. Говоря с Федором Михайловым, Марья Карповна через открытое окно прислушивалась к тому, что делается вне дома: вот садовники вышли почистить дорожки, вот плотник вдалеке взялся сбивать ящик, вот казачок рассыпает на террасе зерно – корм для голубей… Чуть позже ее внимание привлекло неистовое хлопанье крыльев, и, отослав управляющего, она отправилась на террасу – вдруг захотелось самой покормить птиц.

Впрочем, она вообще любила это занятие, казавшееся ей поэтичным. Не прошло и нескольких секунд, как на нее налетела целая стая серо-белых птиц, которые стали суетиться вокруг, отталкивая друг друга от самых лакомых зернышек. Прожорливость голубей забавляла помещицу. Самые дерзкие налетали прямо на нее и клевали с руки. Она просто-таки дрожала от удовольствия, когда их острые клювы касались ее пальцев. «Как они все-таки похожи на всех обитателей Горбатова! – думала Марья Карповна. – Те точно так же зависят только от моей доброй воли». Естественно – ведь именно она тут распределяла все жизненные блага, именно она наполняла пустые животы, именно она указывала легкомысленным умам, как поступать правильно. Крестьяне точно так же, как эти голуби и голубки, нуждаются в ней, чтобы выжить. Да и сыновья тоже!..

Порою ей казалось, что она отдает себя на съедение своре неблагодарных существ. Обезумевшие от счастья птицы садились ей на плечи, на голову… Она пожалела, что Алексей не видит на матери эту живую шляпу. Из них двоих только он, пусть даже и критикуя, более чем чувствителен к ее женскому очарованию. И это для него, а вовсе не для гостий, она надела сегодня розовое платье. В любом случае у мальчишки есть и вкус, и характер. Даже когда Алеша ей противоречит, она не отказывает ему в уважении. Но до чего же приятно победить и даже унизить человека такого склада! Младший, Левушка, сделан из такого мягкого теста, что пальцем надавишь – принимает другую форму… Липкая какая-то угодливость сына, его желание заранее согласиться со всем, что скажет маменька, портят ей все удовольствие, не дают полностью вкусить то сладострастное наслаждение, какое дает власть над людьми.

Когда Марья Карповна вошла в комнату, они оба уже сидели за накрытым к обеду столом. Ни один не запротестовал, услышав, что к четырем приедут гостьи – госпожа Ильина и госпожа Салькова. А чему бы, собственно, им противиться? Алексею вообще на все наплевать, а Левушка будет даже горд: не всякому выпадает возможность похвастаться своими интерьерами. Еще бы ему не гордиться; на самом-то деле дамы пожалуют в Горбатово именно затем, чтобы увидеть только что расписанные цветами покои: в провинции ведь не так уж много развлечений.

После обеда братья разошлись по своим флигелям, а Марья Карповна принялась раскладывать пасьянс. Со вчерашнего дня ее томила неотвязная мысль, и теперь она спрашивала себя, стоит ли делиться своими планами со всеми остальными прямо сегодня, или лучше немного подождать. Пусть карты ответят. Каждое перемещение скользивших между ее пальцами пасьянсных карт она сопровождала краткой молитвой. И вот наконец последняя карта легла на свое место: пасьянс сошелся. Вот и хорошо, значит, все уладится сегодня же.

Марья Карповна откинулась на спинку кресла, дерзкая, победная улыбка играла на ее губах. Посмотрела на портрет мужа в охотничьем наряде. И он как будто бы глядит на нее своими тусклыми, невыразительными глазами… Правду сказать, муж, и пока был жив, ничуть ее не обременял. В глубине души она и тогда не рассматривала Ивана как близкого человека, он и тогда занимал в ее жизни не больше места, чем этот вот портрет. Она зевнула, кликнула Агафью, велела той принести флакон с духами, освежила виски и чуть-чуть за ушами, потом проглотила немножечко мятной воды – дыхание тоже не мешало освежить – и сразу встрепенулась, ибо тут же и послышался колокольчик: приехали гостьи. Агафья побежала им навстречу.

Появлению госпожи Ильиной и госпожи Сальковой в гостиной предшествовали шелест юбок и оживленное перешептывание. И вот они вошли. Обе дамы были дородными, если не тучными. Одна – в светло-желтом атласном туалете, другая – в бледно-зеленом, как капустный лист, платье из органди. Вместе гостьи оказались похожи на два гигантских неведомых овоща с увядшей ботвой. Капоры, из глубины которых выглядывали круглые, румяные, улыбающиеся физиономии, изобиловали оборками и лентами, подобранными в цвет платьям, и среди всего этого нагромождения отделок приторно-любезные улыбки дам казались очередным безвкусным украшением. Как Нина Антоновна Ильина, так и Софья Андреевна Салькова – обе были супругами крупных землевладельцев, и именно они задавали тон всему уездному обществу. С госпожой Ильиной приехала ее шестнадцатилетняя дочь Полина, напоминавшая сову с ее сереньким оперением, огромными круглыми глазами и заостренным клювом. Полина присела в глубоком реверансе. Дамы пылко, но не забывая беречь наряды, – как бы не помять оборки, – расцеловались щека к щеке. Марья Карповна пригласила гостий сесть, что они и проделали, оставаясь прямыми, словно кол проглотили, из-за жестких косточек корсетов, а затем отправила Агафью к жениху – надо же было заранее сообщить Левушке, что вся компания навестит его примерно через полчаса.