Она замолчала: остальное девчонке знать было рано. Ника отлично помнила того старичка, который шепотом рассказывал ей, озираясь:

– Брамины до сих пор успокоиться не могут. Все ищут книгу одну в Великой Библиотеке. Сколько уже народу на смерть послали из-за нее – не сосчитать. Но за эту книгу они что угодно отдать готовы. Потому что содержится в ней пророчество о том, что всех нас ждет. И хотят они узнать эту тайну. А те, что в Библиотеке, охраняют запретные знания, чтоб не попали не в те руки. Вот и смекай сама – кто они и кем приставлены.

Ника поежилась. Перевела взгляд на сидевшую перед ней девчонку.

– Ладно, хватит болтать. Ты готовься – скоро опять на дело пойдем.

– Мне Кармен рассказала про твои дела, – пробурчала Муся.

– И что?

– Она говорила, ты использованные фильтры продаешь. Сказала: «Я честнее твоей Ники, я-то хоть собой торгую, а подруга твоя – смертью. И тебя продаст, если случай выйдет». А еще сказала, что я тебе – отмычка. Чтоб я от тебя держалась подальше.

– Ну и держись, – процедила Ника. У нее вовсе не было желания разговаривать сейчас с этой маленькой дурочкой. На станции появились две бабы-сталкерши (то ли из Ясеневской общины они пришли, то ли из Конфедерации 1905 года), сидели в одной из забегаловок и, поговаривали, дожидались Датчанина. И как назло, обе были вполне симпатичные даже на придирчивый взгляд Ники. Словно мало ей было Кармен! Бедной Нике казалось, что все окружающие женщины только и делают, что пытаются прибрать к рукам ее принца. А тут еще, можно сказать, коллеги. Конечно, она считала, что шансов у них больше, чем у нее. «И откуда только их принесло, – злилась она. – Чего им на месте-то не сиделось, чего они забыли на бандитской станции?» И тем более обидно было, что братки, не обращавшие особого внимания на Нику – на их вкус, она ничего особенного из себя не представляла, – так и крутились вокруг этих сталкерш, хоть между собой и хмыкали презрительно по поводу баб, лезущих не в свое дело. Но, казалось, именно это мужиков и завораживало: с одной стороны, вроде, обычные тетки, и собой ничего, а с другой – еще и наверх выходить не боятся. Нет, конечно, здесь, на Китае, до сих пор незримо витала тень Кошки. Но Кошка была, строго говоря, не совсем человеком, поэтому ее выходки воспринимались как нечто естественное – чего было взять с мутантки? А эти женщины, выбрав мужскую профессию, вовсе не потеряли своего очарования – и братки терлись вокруг них, хоть и подшучивали. Оттого Ника сидела в своей палатке и дулась. «Конечно, сейчас Датчанин увидит их – и какой-нибудь из них наверняка увлечется. Одна-то – простушка, а вот другая, бритая, в темных очках, явно себе на уме. И у нее передо мной есть огромное преимущество – она еще застала жизнь наверху, ей есть, о чем говорить с Датчанином. По сравнению с ней я – просто маленькая дурочка. Зато у меня есть другое преимущество – я моложе. А у той уже морщины проступают на морде – в метро женщины вянут рано». Мысленно пожелав предполагаемой сопернице всяческих неприятностей, Ника вновь склонилась над шитьем.

Она с недоверием относилась к женщинам, которые пытались соперничать с мужчинами. Нет, у них на Красной линии тоже была женщина-сталкер – Зина, но с той было понятнее. Изначально сталкером был ее муж Семен, а она иной раз выходила с ним наверх. Потом муж где-то сгинул. А Зина продолжала иногда промышлять на поверхности – надо же было кормить дочь. Выходила наверх она ненадолго, далеко не забиралась, сильно не рисковала, добычу приносила скудную – хотя на жизнь им явно этого хватало. Но Зина была унылая коренастая тетка, и у нее на лице читалось, что впрячься во все это ее нужда заставила. К своему занятию она относилась, как к тяжелой, но неизбежной обязанности, была жадной и прижимистой, торговалась отчаянно, ее так и звали – Зина Торба. «А эти две красотки, похоже, просто стараются привлечь мужское внимание – и самое обидное, что им это, кажется, удается». Ника с досадой посмотрела на Мусю.

– Можешь уходить, я тебя не держу, – повторила она. Девочка затрясла головой.

Ника помолчала. Откинула прядь темных волос со лба.

– Значит, по-твоему, я – такая плохая? Не думаю о людях? Но ведь они сами стараются купить подешевле. И не могут не понимать, что хороший товар за такую цену не получат. А раз сами себя обманывают – туда им и дорога. Если у них не хватает патронов на качественные фильтры, то и в этом они сами виноваты. Они получают то, что заслуживают. Не больше и не меньше. Кстати, лекарства поддельные – не моя тема. А то видала я таких, которые таблетки сами делали, в баночки с этикетками насыпали и продавали поштучно – мол, все равно просроченные. На том и попадались.

– И чего?

– И ничего. Смотря на кого нарывались. А то некоторых находили потом… в туннелях. Иной раз уже начисто обглоданных – только по остаткам шмотья и опознавали.

Такой вот естественный отбор.

Ника замолчала, ожесточенно перекусывая нитку. Муся вдруг потерлась щекой об ее руку.

– Ты чего, дура! У меня ж иголка в руках! – взвизгнула девушка.

– Не сердись, – умоляюще проговорила Муся. – Я от тебя никогда не уйду.

– Ладно. Проехали. Иди лучше послушай, о чем эти сталкерши между собой говорят, – буркнула Ника.

Муся убежала. Оставшись одна, Ника задумалась. Те же вопросы она то и дело сама себе задавала. И считала, что поступает правильно. Она знала немного больше, чем полагалось среднестатистической жительнице Красной линии. Были разные правды – для обычных людей и для таких, как ее отец. У отца для своих было любимое выражение, все объяснявшее, – естественный отбор.

Сама Ника тоже правду узнала не сразу. Но после того, как забрали отца, с ней уже не церемонились. И она узнала о себе и о родителях много нового. Одна из бывших подруг даже брезгливо сообщила, что мать Ники была гадиной, не любила мужа и вряд ли своей смертью умерла. Да и отцу Ники она якобы досталась после того, как ее бросил кто-то из высшего руководства. Что было явной неправдой, так как мать Ники сошлась с отцом чуть ли не вскоре после Катастрофы, когда еще никакого руководства и в помине не было, а была толпа растерянных людей, среди которых, впрочем, уже начали выделяться лидеры. Вот оставалась с отцом она уже явно из соображений удобства – кто знает, любила ли она его хоть когда-нибудь. Но к тому моменту, как Ника начала осмысливать происходящее, она поняла, что мать отца терпит с трудом. Девушка тогда влепила сплетнице пощечину, но осадок в душе остался.

Она до сих пор носила сережки матери, изображавшие странных животных – головы как у лошадей или у драконов в книгах, небольшое тельце с выпяченным брюшком переходит в хвост завитушкой. Сережки были явно недорогими, но это была память.

Ника задумалась: «Девочку-то я подобрала. А как же тогда естественный отбор? Зачем я вмешалась? Хорошей побыть захотелось, добренькой? Оправдаться перед тем, кому на меня плевать? Все-таки иногда бывает неуютно. Папа говорил: мы в ответе за тех, кого приручили. Получается, я в ответе за Мусю? Но она странная какая-то, смотрит на меня ночами, когда думает, что я не вижу. Неужели мне теперь всю жизнь с ней возиться, если однажды я ее спасла? А кто тогда в ответе за меня, папа? Похоже, ты, но ты дал себя арестовать – и теперь я осталась совсем одна. Ты обманул меня, папа, но я не сержусь».