Обняв ее, я уткнулась лицом ей в плечо. Она обняла меня и погладила по головке.

– Ах, моя Сибилла, прости, что говорю тебе такие тяжелые вещи. Но у тебя нет выбора. Бона дэа выбрала тебя, наделила тебя особым даром, который может помочь многим людям. Ты должна его использовать. Если ты будешь доверять богине, с тобой ничего не случится. Но если ты откажешься от своего дара, то никогда не обретешь счастья.

Тогда я рассказала ей – как могла, своим детским языком, – о том, что видела богиню, и пока бабушка слушала мой рассказ, по ее лицу было видно, что она все больше и больше гордится мной. Я не стала говорить ей об угрожавшей мне опасности, так же как и она в то время не стала рассказывать мне обо всем, что показала ей богиня.

Потом она наклонилась ко мне и прошептала:

– Открою тебе одну тайну. Перед твоим рождением бона дэа явилась ко мне во сне и сказала, что она выбрала тебя для совершенно особой миссии в этом мире. Мы принадлежим к расе – и ты, и я, – к расе тех, кто служит бона дэа. Некоторые из нас наделены особым даром, другие служат расе тем, что охраняют одаренных. Но у тебя совершенно особый дар и особая судьба. – Она помрачнела. – Ты не должна никому рассказывать о своем видении, иначе тебя сочтут сумасшедшей, а еще хуже – еретичкой, и казнят так же, как казнили вчера тех несчастных. Но помни: богиня не случайно показала тебе то, что показала. Ты никогда не должна забывать об этом, ты должна хранить это в сердце и ждать, когда она укажет тебе, что делать…

И вот все мое детство я помнила и ждала. Но внутреннее зрение не возвращалось ко мне много лет, до того самого года, который оказался самым ужасным из всех лет, что пережило человечество с самого своего создания.

О «черной смерти» говорили, что это конец света. Но я знала, что это не так. Мир может выдержать болезнь тела, но нам еще предстоит увидеть, сможет ли он пережить болезнь, что пожирает души наших преследователей.

Когда грянула чума, у нее не было имени. Да и какое название сможет точно передать этот ужас? Мы называли ее просто чумой. Слух о начале эпидемии пришел к нам с юга и с востока – сначала из Марселя, куда она пришла в январе на судах, бороздивших Средиземное море. Затем она поползла по берегу Лионского залива и в феврале пришла в Нарбонн. В марте, когда мы узнали, что она двинулась на восток от нас, к Монпелье, все в Тулузе с облегчением вздохнули, решив, что она нас помиловала.

Но в том же месяце смерть поплыла вверх по Роне к Авиньону, местожительству Папы, и люди шептались, что Бог наконец счел необходимым наказать Папу Клемента за разврат и излишества.

В апреле чума обрушилась на соседний Каркассон.

Не думаю, что мы искренно верили доходившим до нас жутким историям о болезни, от которой языки становятся черными, а под кожей образуются опухоли размером с яблоко, о прибитых к берегу кораблях с мертвыми гребцами на веслах, о монастырях в Марселе и Каркассоне, где не уцелела ни одна живая душа, о целых вымерших селеньях. Нам нравилось пересказывать друг другу эти страшные сказки, но мы никогда не принимали их близко к сердцу: они оставались для нас своего рода развлечением, как сказки о привидениях. Такие несчастья могут случаться с чужестранцами, но только не с нами. Только не с нами…

Здоровье делало нас самонадеянными, и мы не предприняли ничего для того, чтобы защитить себя, и не попытались убежать от надвигающейся напасти. Бог смеялся над нами. После окончания сева мы все весело плясали вокруг майского дерева. Мир расцвел щедрым обещанием лета, и нас просто распирало от самодовольства: мы знали, что у нас будет еда, тогда как жителей Нарбонна и Каркассона ждет голод, потому что у них не осталось достаточно людей, чтобы снять урожай.

В свое тринадцатое лето я была уже почти женщиной, и уже несколько лет Нони тайно обучала меня магии и ворожбе, когда мы с ней оставались наедине, что случалось редко, потому что моя матушка, похоже, подозревала, что между нами происходит. По этой причине мама часто брала меня с собой на мессу в деревенскую церковь, и к лету я была уже обручена с богатым крестьянином и добрым христианином Жерменом, тридцатилетним вдовцом, оставшимся после смерти жены с дочерьми, последняя из которых была старше меня. Обручение опечалило меня, и не потому, что Жермен мне не нравился, ибо он был со мной весьма мил, а потому, что я не хотела покидать Нони и прекращать уроки магии. И мне не очень хотелось расставаться с легкой жизнью и брать на себя заботу о шести девочках. Но поскольку я была к тому времени уже опытной и уважаемой повитухой, мои заработки и способности, составляя мое приданое, делали партию со мной вполне выгодной.

Поэтому тем летом мысли мои были сосредоточены на предстоящем браке, а никак не на чуме – до тех пор, пока Нони не слегла в лихорадке. Мы были в ужасе: неужели чума докатилась наконец до Тулузы?

Два дня мы с матерью поили ее отваром ивовой коры и прикладывали охлаждающие компрессы. Я была вне себя от горя и думала, что она умирает. На следующее утро после того, как заболела Нони, я увидела у нашего очага зловещий знак: мертвого кота с зажатой в лапах крысой – последней крысой, которую довелось ему сцапать.

Наш ужас несколько спал, когда Нони наконец вышла из забытья. На третий день она уже была в состоянии сидеть и немного поела, а потом улучила момент и, сжав мою руку, произнесла успокаивающе:

– Бона дэа показала мне: мое время еще не пришло.

Мы были вне себя от радости. Ее болезнь не имела ничего общего с тем, что творилось в Марселе и Нарбонне, а если и имела, то это означало, что слухи были слишком преувеличены.

На четвертый день бабушкиной болезни, когда она уже могла вставать, к нам в дверь постучал неожиданный гость. Это была кухарка, девица чуть старше меня, румяная и пухленькая, в замызганном белом фартуке и темной юбке, с рукавами, запачканными мукой.

То ли она работала в поместье сеньора, то ли явилась из города. По ее виду и голосу было видно, что она сильно переживала, несколько русых прядок выбивались из-под белого платка.

– Повитуха! – задыхаясь, крикнула она моей матери, поспешившей на стук к двери, верхняя половина которой была открыта для того, чтобы свежий утренний воздух входил в дом. – Это вы – повитуха? Вам нужно пойти со мной. Моей госпоже плохо, а я не могу найти лекаря!

Матушка оглянулась на Нони, сидевшую на постели, а потом посмотрела на меня – я сидела на табурете рядом с ней. Молодая женщина повернула голову и с недоверием посмотрела на нас. Я увидела, что в ее глазах промелькнул ужас.

– Это просто малярия, – твердо сказала мама. – И сейчас ей уже лучше. Она – повитуха. Как и моя дочь, которая пойдет с вами.

Кухарка критически окинула меня взглядом. Видя на ее лице нерешительность, Нони сказала слабым голосом:

– Моя внучка так же хорошо владеет этим ремеслом, как и я. Я учила ее шесть лет.

– А я тоже пойду с вами и буду ей помогать, – добавила мать.