у Прохора от бешенства перемкнуло голосовые связки. Пару раз он беззвучно открывал и закрывал рот, потом молча повернулся и пошёл дошивать.

– А я вот читал у одного четвертолога[3], – как ни в чём не бывало подал голос Андрон, сосредоточенно разгребая узловатым пальцем разложенные на газетке детали, – будто Бог женщину вовсе не из ребра сотворил. Это только из приличия говорят, что из ребра, мол. Рёбра-то у нас все на месте, хоть справа, хоть слева. Не веришь – пересчитай… В мужском организме есть только один-единственный орган без кости…

– Язык? – машинально спросил ещё не отошедший от испуга Димитрий.

– Нет. Язык – это орган внутренний, он во рту живёт.

– А что же тогда? Ухо?

– В ухе – хрящ. И потом, уши-то и у баб есть…

– Гос-споди боже мой!..

– Вот именно, – подтвердил Андрон. – И сразу всё становится ясно. Думаешь, почему он так себя ведёт, орган-то? А мы почему так себя ведём? Тоска по утраченной косточке, понял? Причём каждый свою ищет…

– Ну, мне эта тоска не грозит, – перекусывая нитку, невнятно заверил Прохор.

* * *

Беседу продолжили за ужином.

– Давай колись, раз начал, – добродушно предложил Андрон Димитрию. – Как ты это конкретно думаешь провернуть?

За бортом стелились длинные тени, плыли травянистые бугорки, перелетали какие-то пернатые пепельных оттенков, иногда попадалась поросшая высоким камышом, не пересохшая ещё баклужина с корягой и диким утёнком.

– Вы, конечно, слышали, что человечество когда-то прошло через бутылочное горлышко… – поколебавшись, начал Димитрий.

– Слышали, – сказал Андрон. – Дальше.

– А я не слышал, – сказал Прохор. – Что за горлышко?

– Образное выражение… Понимаете, было время, когда на земле обитало всего несколько человек… Правда-правда! Генетики установили, что все мы произошли от трёх мужчин и одной женщины…

– От Евы, что ли?

– Учёные её так и окрестили, – подтвердил Уаров. – Настоящее имя, разумеется, неизвестно… А ведь, если вдуматься, очень точный термин! – горестно перебил он сам себя. – Бутылочное горлышко. То есть человечество, по сути, джинн, вырвавшийся из бутылки. И зря… Рано или поздно оно само себя погубит. Отравит, взорвёт…

– Ни хрена! – возразил Андрон. – Думаешь, почему до сих пор ядерной зимы нет? Да потому, что навара с неё никакого! Невыгодна она, гибель человечества, можешь ты это понять?

– Тем более, – твёрдо сказал Димитрий. – Видите ли, я много думал… нет, не откуда в мире зло – с этим пусть богословы разбираются. Я думал, как это исправить… Принято считать, что во всём всегда виноват кто-нибудь один…

– Или одна, – не преминул уточнить Прохор, давно уже высматривая что-то в вечереющей лесостепи.

– Или одна… – не стал спорить Уаров. – Сталин, Чубайс, Портнягин… А потом, когда вник чуть поглубже, оказалось, что свято место и вправду пусто не бывает. Все ниши заполнены. Скажем, устранишь какую-нибудь историческую личность… Мысленно, конечно, мысленно, – поспешил уточнить он, обращаясь в основном к Прохору. – Глядишь, а на трон уже очередь в затылок выстроилась. Начнёшь убирать по одному человечку, – с несчастным видом продолжал Димитрий, – уберёшь всех до единого… Вот я и подумал: а что, если одним и ограничиться? То есть не одним – одной… Если мы действительно все от неё произошли…

– Стоп! – неожиданно встрепенулся Прохор и, прервав трапезу, поднялся на ноги. – Я сейчас…

И канул за борт.

Андрон с Димитрием обеспокоенно привстали. Хотя беспокоиться было особо не о чем: ветер ослабел настолько, что догнать парусник пешком труда не составляло. Человек за бортом уверенным шагом направлялся к одинокому корявому дереву – полуживому, почти без листвы. Анчар этакий.

Алый шар коснулся горизонта, белая дзюдогама вновь казалась розовой. Кажется, Прохор что-то доставал из дупла.

– Я смотрю, он тут не первый раз шлындрает, – раздумчиво заметил Андрон, присаживаясь. – Тёртый…

Вскоре Прохор вновь перемахнул борт – и уже не с пустыми руками. В левой у него теперь был средних размеров свёрток.

– Вот, – удовлетворённо сказал Прохор, выпутывая из промасленных тряпок тупорылый пистолетище. Полюбовавшись, повернулся к Димитрию. – Обращаться умеешь или показать?..

Глава 6

По шпалам, брат…

Солнце вставало, как с похмелья, багровое, мутное.

Проснувшись, Андрон первым делом удостоверился, что за ночь никто из экипажа не пропал. Димитрий ещё посапывал, свернувшись крендельком под старым ватником. Прохор, расположившись на корме, шлифовал и оттачивал свои смертоносные приёмы. В чём мать родила. Ранняя пташка… Андрон устроился поудобнее и стал наблюдать. В следующий миг Прохор кинулся на палубу плашмя – и, не долетев до неё сантиметров пятнадцати, завис звездообразно. Руки и ноги – раскинуты, подбородок устремлён вперёд, наподобие тарана триеры.

Левитация? Не может быть! Андрон передвинулся, чтобы посмотреть, чем это он там поддомкрачен, – и в следующий миг всё понял. Вот оно, оказывается, в чём дело! Не ногой уложил вчера Прохор кого-то из «херувимов», ох, не ногой…

Году этак в двухтысячном, будучи ещё пацаном, Андрон раскопал выложенную в Интернете анонимную статью некоего израильтянина по фамилии Рабинович (согласитесь, что подписать в Израиле таким манером газетный материал – всё равно что никак его не подписать)[4]. Речь шла о запрещённом во всех цивилизованных странах, исключительно мужском и безусловно изуверском виде восточных единоборств вин-дао-ян – единственном, где разрешены удары гениталиями. К сожалению, автор статьи не мог удержаться от скабрёзности: цитировал лже-Баркова, вообще всячески веселил почтеннейшую публику. Тем не менее суть он изложил верно.

Давным-давно монахи одного из монастырей Шаолинь научились усилием воли подавать кровь в пещеристую плоть под таким напором, что детородный орган мгновенно достигал прочности закалённой стали. Собственно, детородным его уже назвать было невозможно – после первого месяца упражнений мужчина становился бесплоден до конца своих дней.

Если руку обычно сравнивают с мечом, то данную часть тела следует уподобить кинжалу.

О тайной философии вин-дао-ян практически ничего не известно (кстати, после первой публикации на эту тему пресса онемела, да и журналист Рабинович как в воду канул), однако есть причины считать духовную подоплёку учения абсолютно бесчеловечной. Уже то, что представители её искренне убеждены, будто страшное оружие ближнего боя с древнейших времён использовалось нами не по назначению, так сказать, чревато выводами: равнодушие к женщинам, отказ от потомства и, естественно, от наслаждений. Какое уж тут наслаждение, если фаллосом пробивают стены и ломают об него бамбуковые палки! Здесь вин-дао-ян отчасти смыкает ряды с нашим Львом Толстым, чью «Крейцерову сонату» многие современники восприняли как прямой призыв против дальнейшего размножения рода людского.

В Древнем Китае бытовали две (разумеется, тайные) разновидности упомянутого боевого искусства: южная и северная. Чем-то они друг от друга отличались, но чем именно, Андрон подзабыл. Кажется, южная школа применяла в бою постоянную эрекцию, а