Сказав эти горькие слова, генерал надолго замолчал, а в его глазах заблестели слезы.

— Может, не надо? — усомнился Кокотов.

— Надо! Мы с вами реалисты. А жены изменяют всем. Даже нелегалам. У меня тоже был роман с женой резидента. Но об этом ни слова. И не заговаривайте мне зубы! Отвечайте, где мы спрячем Кирилла?

— Может, в каком-нибудь бункере?

— В каком бункере? Даже Саддам Хусейн в норе отсидеться не смог! Думайте! Влюбленных надо спасать. Вообразите, они сидят, обнявшись, бедные затравленные голубки, а старый разведчик смотрит на них с тем нежным пожилым сообщничеством, с каким дворовый пенсионер глядит вослед увитому розовыми лентами, истошно сигналящему свадебному лимузину. В этом взгляде нет уже ревности к чужой молодости, зависти к свежей чувственности потомков или тоски по былому упоительному рабству похоти. Но зато есть в этом взгляде мудрая радость за тех юных безумцев, кому уходящее поколение завещало сладкую телесную суету, довольствуясь воспоминаниями, покоем и головокружительной загадкой смерти. Кокотов, почему вы за мной не записываете? — удивился Жарынин.

— Я запоминаю… Отдайте телефон!

— Скажите, куда мы спрячем Кирилла, тогда отдам!

— Пока не знаю. Надо покумекать… — отозвался Андрей Львович, испытав к слову «покумекать» физическое отвращение.

— Кумекайте! За что я вам плачу?

В кармане жарынинской куртки булькнула пленная «Моторола», сообщая о новой доставленной эсэмэске.

— Дайте! — взмолился автор «Жадной нежности».

— Возьмите, мой рыцарь! — режиссер величественно подал ему трубку. Однако стоило писодею протянуть руку, садист быстро убрал мобильник в карман. — Ну и куда же мы спрячем Кирилла?

— В карман! — зло ответил Кокотов.

— Что-о?

— Ничего. Уменьшим и спрячем в карман или… в косметичку… — сварливо повторил Андрей Львович, вспомнив навязчивую идею Обояровой всюду носить своего героя в сумочке.

— Как это уме-е-еньшим? — угрожающе поинтересовался игровод.

— Очень просто… В какой-нибудь лаборатории ГРУ изобрели такие таблетки, лилипутин… Форте…

— Зачем ГРУ лилипутин форте?

— Ну как же… Двойники, лазы под Шпрее… А маленького сунул за пазуху и повез куда надо…

— Кто им дал лилипутин форте?

— Дедушка… Генерал…

— Откуда лилипутин форте у генерала? — продолжал допрос режиссер. — Отвечать!

— Он в 1991-м… когда все развалилось… взял таблетки себе… на память… из сейфа… опытная партия…

— Что вы сказали?! Повторите! — взревел Жарынин.

— Опытная партия… — пролепетал Кокотов, покорно ожидая оплеухи.

Но глаза игровода пылали гордым восторгом отца, которому после бесчисленных золотушных дочек родили наконец сына-богатыря.

— Вы гений! Запомните и передайте тем, кто вас мне послал! Да! Конечно! Разумеется! Офкоссимо!!! Лилипутин форте был изобретен, чтобы без помех засылать наших нелегалов. Элементарно: уменьшил разведчика, посадил в коробочку, перелетел в страну НАТО и выпустил в стан потенциального противника, как таракана в комнату коммунального врага. Пусть размножается — плетет агентурную сеть. Провал теперь тоже не опасен. Не нужно зашивать агента-неудачника в шкуру мертвого тюленя, не нужно обменивать на чужого шпиона, не нужно растворять предателя в ванне с кислотой. Уменьшил, посадил в коробочку — и домой: к награде или к ответу. Все остальное — вопрос техники и воображения. Кокотов, я хочу за вас выпить! Немедленно!

Жарынин просто светился творческим счастьем, он распахнул холодильник, достал початую бутылку перцовки, разлил по рюмкам, затем извлек из трости клинок, попробовал лезвие пальцем, цокнул языком и легко настрогал на блюдце твердой, как воловий рог, сырокопченой колбасы:

— За вас, мой ручной гений!

Не успели соавторы перевести дух после первой и задуматься о второй, как в дверь без стука ворвались взволнованные бухгалтерши. Валентина Никифоровна, впрочем, увидев Кокотова, сразу осунулась, зато Регина Федоровна радостно доложила, по-военному приложив руку к прическе:

— Есть! Коля только что привез.

Она поставила на журнальный столик высокую белую коробку, перевязанную голубой лентой, — в таких обычно пакуют шоколадных зайцев и прочую хрупкую сладость.

— Покажи, покажи скорее! Что там?! — попросили женщины хором.

— Нет, не могу, это секрет! — пророкотал игровод, таинственно играя бровями.

— От нас — секрет?

— Ну ладно, девочки, только вам и Кокотову. Он заслужил!

Жарынин движением фокусника развязал ленточку, загадочно замер и многозначительным взглядом обвел заинтригованных зрителей. Потом, как официант, прикативший на тележке скрытую под серебряным колпаком съестную невидаль, какую-нибудь креветку, фаршированную печенью саранчи, он воскликнул «оп-ля!» и сорвал долой картонную крышку. Под ней обнаружилась ярко раскрашенная фигурка светлокосой свинарки, прижимающей к груди розового поросенка. В комнате запахло сладким миндалем.

— Ой, что это?! — взвизгнула Регина.

— Марципан! Сделано по моему специальному заказу. Хранится вечно.

— Господи, как живая! — удивилась Валентина Никифоровна.

— Кто — живая? — не понял автор «Русалок в бикини».

— Это же Стеша!

— Какая Стеша? — Он вгляделся в кондитерскую статуэтку.

— Колоскова.

— Ну конечно — Колоскова! — сообразил писодей. — «Норма жизни»!

— Да! «Норма жизни». Киноклассика. Режиссер Колтунович, оператор Ветров, сценарист Тачанкин. Песни на стихи Хаита, — подтвердил Жарынин. — Великое кино!

…Начиналась эта славная лента знаменитой сценой общего собрания в отстающем колхозе «Красный рассвет», таком бедном и бестолковом, что даже алый флаг на сельсовете был у них весь в прорехах. Разрешение на этот политически рискованный образ Колтунович, леденея от смелости, запросил у начальства и получил одобрение с самого верха. Сталин начертал синим карандашом на полях сценария: «Попытайтесь!» Попытались — и никого не арестовали…

На собрании селяне гадали, как им жить дальше: бедствовать или обновляться. Некоторых такое отсталое существование вполне устраивало, ведь «Красный рассвет» прочно держал первое место в районе по производству самогона. Эту пораженческую точку зрения, мол, наши отцы-деды так жили, и мы проживем, озвучивал вечно пьяненький гармонист Федот Запечкин. Его знаменитые частушки, сочиненные Натаном Хаитом, подхватила тогда вся страна:

Сами гоним — сами пьем.

Не житуха — благодать!

Никому Страну Советов