я этого и ожидал, Кези решил во что бы то ни стало вызвать Депара, а тот — я и в этом был уверен — принял вызов моего приятеля. Произошел поединок, разумеется, на рапирах.

Передавать подробности дуэли я не стану. Она отличалась от тысячи подобных же дуэлей, неоднократно описанных в романах, разве только тем, что окончилась очень быстро. Не успели противники скрестить оружие, как рапира Депара вонзилась в правое плечо Кези, поранив мускулы, так что он сразу оказался не в состоянии продолжать поединок, Впрочем, это было даже к лучшему. Но эта рана так и осталась единственной компенсацией, которую он получил за потерю часов!

Жак Депар ушел с поля сражения невредимый и с незапятнанной честью.

Кези, однако, продолжал уверять, — но, разумеется, не во всеуслышание, — что часы украл не кто иной, как Депар. Да и меня последующие события убедили в том, что мой приятель был прав.

Глава VII

ГОСТЕПРИИМНЫЕ ДРУЗЬЯ

Кези мечтал о коммерческой карьере, и в этом отношении его выходка не только не повредила ему, но, наоборот, скорее помогла. Жители Нового Орлеана высоко ценят всякое проявление мужества, и дуэли там — нередкое явление. Вскоре я узнал, что мой приятель получил место в одной из крупных комиссионных контор по продаже хлопка. Это меня очень обрадовало, так как эта должность вполне подходила к его характеру.

У меня же не было никаких определенных намерений. Я был еще в том возрасте, когда нет ничего привлекательнее путешествия; притом я мог позволить себе роскошь провести два-три года в праздности и развлечениях, прежде чем остепениться и заняться делом. Одним словом, мне хотелось пожить в свое удовольствие и повидать как можно больше новых мест. Для этой цели Новый Орлеан подходил как нельзя лучше. Там можно было прожить и месяц, и два, не испытывая скуки.

Я задержался в этом городе на целых три месяца — значительно дольше, чем я сначала предполагал. Побудило меня к этому гостеприимство, оказанное мне Луи де Отрошем.

Несмотря на странное начало нашего знакомства, оно вскоре превратилось в настоящую дружбу. На юге сердце бьется быстро и горячо и чувства возникают и расцветают скоро, так же скоро, как распускаются цветы под благодатным южным солнцем. Там в один месяц может созреть крепкая и прочная дружба, более крепкая и прочная, чем дружба северян, которые могут годами встречаться и ограничиваться при этом чисто официальными отношениями.

Через месяц мы с де Отрошем уже были близкими друзьями. Почти не проходило дня, чтобы мы не виделись. Мы постоянно ездили вместе на охоту, участвовали в различных увеселениях, устраиваемых его знакомыми, гостеприимными плантаторами-креолами. Иногда мы посещали костюмированные балы или брали ложу во французский театр.

Я часто приходил утром к нему в контору — он продолжал заниматься делами. Но еще чаще я посещал по вечерам его дом, прелестную «хижину», как он ее называл, с большими стеклянными дверями и обвитой виноградом верандой. «Хижина» находилась недалеко от конторы, на соседней улице Бургонь.

Этот очаровательный домик приобрел для меня особенную прелесть, с тех пор как в нем поселилась сестра де Отроша, белокурая Адель.

Жили они вдвоем, если не считать чернокожей прислуги. Мне очень нравилось беседовать с моим приятелем, но еще больше я любил слушать игру его сестры на арфе и гитаре. Особенно ласкали мой слух звуки арфы, и вскоре мне начал сниться образ златокудрой девушки, сидящей за этим благородным инструментом и задумчиво перебирающей струны. Во сне и наяву я грезил об Адели.

Брат и сестра сами посвятили меня во все свои семейные тайны, что было вполне естественно при наших близких отношениях.

Покойный отец их служил в армии Наполеона полковником. После битвы при Ватерлоо он вышел в отставку и поехал искать приюта в Новом Свете. Как и многие другие, полковник де Отрош не захотел оставаться во Франции после поражения любимого вождя и превратился в эмигранта. Здесь, во французских колониях, и главным образом в Луизиане, эти эмигранты обосновывались и находили себе приют.

Де Отрошу, однако, не повезло. Он был знаком только с военным делом и совершенно не годился для роли коммерсанта или плантатора. Он не нажил состояния и, умирая, оставил своим детям в наследство лишь незапятнанное имя и отличное образование.

Совершенно иначе сложились дела его однополчанина и близкого друга Дардонвилля, приехавшего вместе с ним в Америку. Предпочитая более умеренный климат, он поселился в Сен-Луи.

Нормандец по происхождению, он начал работать с упорством, свойственным этому народу. Он занялся торговлей и вскоре нажил крупное состояние. В то время, о котором шла речь, он уже перестал заниматься делами и жил на отдыхе, наслаждаясь богатством, вместе со своей женой, нормандкой, как и он, и единственной дочерью.

Чисто братские отношения, существовавшие между товарищами, не пострадали ни от разлуки, ни от изменившихся условий. Наоборот, дружба их еще больше окрепла во время пребывания в Новом Свете. Каждый год по реке отправлялся в Сен-Луи ящик апельсинов, а оттуда взамен посылались в Новый Орлеан продукты более умеренного климата — орехи и яблоки. Река Миссисипи служила связующим звеном.

Кроме того, друзья навещали друг друга. Раз в два или три года полковник отправлялся бродить по прериям, окружающим Сен-Луи, и заезжал к своему товарищу, а тот, в свою очередь, тоже изредка ездил по делам на юг, в столицу колонии, соединяя таким образом приятное с полезным.

Понятно, что при таких условиях семейства де Отрош и Дардонвилль тесно сошлись. Мне постоянно приходилось слышать от моих друзей про Дардонвиллей, про доброту матери, про красоту Олимпии, ее дочери.

Однако прошло уже три года с тех пор, как Адель и Луи де Отрош в последний раз виделись со своими друзьями. Олимпия, по их словам, была тогда еще ребенком. Но, судя по пылкости, с которой расхваливал ее молодой адвокат, она, по-видимому, уже вышла из младенчества. Я сразу понял, что Луи питает к молодой девушке нежные чувства. Адель часто поддразнивала брата