Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После ярмарки
Развеселое ярмарочное время давно миновало. Ярмарочное место запустело. Теперь оно представляет тот уныло-пустынный, тоску наводящий вид, который неопрятно глядит и неприятно поражает везде, где вчера кипела жизнь, тысячи людей, суетясь, торговали, пили, пьянствовали, резвились, пошаливали, грешили и не каялись, – сегодня нет ни живой людской души. Беспорядочно валяется без употребления все то, что служило для дела. Ярмарочное место казалось бы совершенной пустыней, если бы не приходили сюда из Кунавина свиньи пропитаться от остатков праздничной трапезы, которая и тянулась долго, и была весьма обильна. Старики-купцы такую и примету имели, что если свиньи близко Главного дома стали шататься – ярмарке скоро конец (все устали, и надзор ослабел). В Ирбите другая примета: ярмарке скорый конец, когда попы по рядам пошли (это последние покупатели на более дешевый остаточный товар).
На берегу Оки по-вешнему толпятся обозы, выжидая очереди и парома: плашкоутный мост, составляющий одну из праздничных принадлежностей, после ярмарки снимается. Московское купечество, корень и воротило ярмарочной кутерьмы, давно уже шатается по заветным московским трактирам. Ближние иногородние успели уже поделиться со своими покупателями свежим товаром; дальние если и добрались сами, то еще долго будут обещать своим потребителям скорую получку товаров: с собой они привезли только дорогой, невеский, на дворянский вкус и блажные деньги. Приволжские покупатели уже почуяли, что кое-что и вздорожало (напр., сахар), кое с чего цена сбавилась (как, напр., с бумажных товаров), но отчего, в силу каких обстоятельств – о том и сами купцы толковать не умеют. Прежде бывало, понятное дело.
Сначала цен нет. Чай развязывал руки. Сибиряки при деньгах. Закупали они мануфактурные товары для Сибири и на Кяхту для китайцев. Закуп большой: деньги из сибирских карманов переваливались в карманы московских, ивановских и других фабрикантов. Эти начинали шевелить шерсть, хлопок, краски, металлы; а гудело железо – значит пошли гулять по ярмарке крупные деньги. Тогда-то устанавливались и цены: незачем было дольше прислушиваться: садись – принимай гостей; ступай – покупай товар.
Теперь все как-то вверх ногами встало. Кяхту убил шанхайский чай – это верно. Многие кяхтинцы так и решили: от чаю отстать и искать новых занятий; с тем и домой, как слышно, уехали. Железных торговцев прижали, вынудили разбить партии и пустить товар враздроб, себе на убыль; и их дело из обычной, веками налаженной колеи выскочило и не выплясалось. Начинается теперь ярмарка не с чаев, а необычным делом с дешевых бумажных товаров. Промежду старыми врезался новый покупатель – крестьяне – и еще больше перепутал: забравшись товаром, скрывается и ярмарочное дело не вменяет в праздничное, не пьянствует. Сибиряки были не сильны, а потому мало видны и остались на глазах, за отвалом только, пестрые ситцевые чекмени, разрезные висячие по спине рукава да бараньи шапки закавказских армян – не больно сильных, но сильно ловких торговцев. Товару по обыкновению они нахватали много, и самого плохого, и самого разнокалиберного: армянин, как известно, – на одном товаре неусидчив, любит веселое разнообразие галантереи. К тому же он на деньгу бережлив и ею не силен, а дешевый товар предпочитает хорошему потому, что дешевый скользит на Кавказе во все стороны; а за Кавказом и захочешь хорошего, да взять его негде: вся торговля в ловких армянских руках. Хорошего товара немного увезли и русские торговцы: хорошим товаром и сама ярмарка мало торгует. Где ни посмотришь – все дрянь; кого ни спросишь: «все – говорят – залежь, такой уж товар ярмарочной, особенный бывает».
– Не от этого ли и торговать плоше стали? – спрашивали мы, сидя в вагоне и возвращаясь в Москву в соседях с купцами.
Нам отвечают:
– Покупатель подобрался. Помещиков совсем не видать. Нонешний покупатель серенький, тихонький, клюет полегоньку и норовит так, чтобы ни видно, ни слышно: кто бы-де не приметил и не изобидел. Осетры-то вот которой год не вязнут?
– Да с той поры, как стало меньше народу на ярмарку ездить, – поддержал нашего соседа другой сосед. – Денег нет, кредит упал: скоро и ярмарке конец придет; чугунки строят, телеграфы ведут, долго ли до беды?
– И слава Богу! – вздохнул третий.
– Чего «слава Богу?» – спросили все вместе.
– Безобразию-то этому конец: ярмарке-то Макарьевской. Ведь, бесстыдница, пуще на кабак похожа, нежели на двор Гостиной. Я вот не первый десяток лет смотрю на ярмарку: какой на ней первый и самый ходовой товар, и притом на всякую руку? Зелено вино с товарищами: мадера, коньяк, шампанское. Будь на место грязной воды в канавах кругом ярмарки и в озере Мещерском напитки эти – высушили бы. Протекай Ока зельями этими, я бы и за нее опасался – обмелела бы. Нынче ярмарка отмену имела: выставок на перекрестках не было. Зато что ни самокат, то в одном углу – кабак, в другом – полпивная, трактиров несосветимая сила. В театрах пьют, дома пьют, натощак пьют; в части за пьянство переночевал; выпустили – опять в кабак пришел. Ярмарка всех споила; чего хуже— татары спились, Магометов закон презираючи. Да пущай уж это повсеместно так, по всей России, а то ведь худо, что поговорка московская на ярмарке в Нижнем что пословица, как закон какой: с покупателем выпьет, с приятелем выпьет, с продавателем выпьет и сам по себе тоже выпьет.
– Я вот от старых приятелей такие повести слышал о том, как они водятся с иногородними покупателями. Расскажу, как запомнил. Приятель мне сказывал:
«Живут на городах люди, деревенеют как-то. Приезжают в Москву к нам, чудные какие-то. Пуще всего дикий народ из Сибири идет. Хороши, однако, и те, что в России по глухим городам ведут торговлю. Все уж