В вопросе договора с Германией Вильсон и Клемансо взяли верх над Ллойдом Джорджем, и этим утром немецкая делегация в «Отеле де Резервуар» получила безапелляционную ноту: на размышления им отводилось три дня.

Сидя на заднем сиденье автомобиля Фица, Вальтер мрачно размышлял о будущем родной страны. Она станет такой же, как какая-нибудь африканская колония, опростившиеся жители будут гнуть спину, чтобы богатели хозяева-иностранцы. Он не хотел растить детей в такой стране.

Мод ждала его в фотостудии. Она выглядела просто чудесно в легком летнем платье от Поля Пуаре, кутюрье столь известного, что о нем слышал даже Вальтер.

Фотограф хотел снять их на фоне драпировки, изображавшей цветущий сад, но Мод нашла ее безвкусной, и они согласились сняться в столовой на фоне штор, которые были, к счастью, без рисунка. Сначала они встали бок о бок, не касаясь друг друга, как незнакомые. Фотограф предложил, чтобы Вальтер опустился на колено перед Мод, но это было слишком сентиментально. В конце концов остановились на позе, которая понравилась всем: Вальтер и Мод держались за руки и смотрели не в камеру, а друг на друга.

Фотограф пообещал, что снимки будут готовы на следующий день.

Они отправились на ланч в свою гостиницу.

— Но страны Антанты не могут просто приказать Германии подписать договор! — сказала Мод. — Это уже не переговоры.

— Именно так они и поступили.

— А что будет, если вы откажетесь?

— Об этом не было речи.

— Что же вы собираетесь делать?

— Часть делегации сегодня ночью возвращается в Берлин на консультацию с правительством… — Он вздохнул. — Боюсь, мне тоже придется ехать.

— Значит, пришло время объявить о нашем браке. Я отправлюсь в Лондон завтра утром, как только заберу снимки.

— Хорошо, — сказал Вальтер. — Как только прибуду в Берлин, я сообщу нашу новость матери. С ней не будет проблем. А потом отцу. И вот ему это не понравится.

— А я поговорю с тетей Гермией и Би и напишу Фицу в Россию.

— Значит, мы снова какое-то время проведем в разлуке…

— Тогда доедай — и пойдем в постель.

IV

Гас и Роза встретились в садах Тюильри. Париж начинал возвращаться к нормальной жизни, радостно отметил Гас. Светило солнце, деревья оделись листвой, и мужчины с гвоздиками в петлицах сидели, покуривая сигары и провожая взглядом проходивших мимо женщин, одетых лучше всех на свете. С одной стороны парка шла оживленная Рю де Риволи с автомобилями, грузовиками и конными экипажами; с другой к парку подходила Сена с лавировавшими по ней гружеными баржами. Похоже, мир все-таки приходил в себя.

Роза красовалась в легком хлопковом платье алого цвета и широкополой шляпе. «Если бы я был художником, — подумал Гас, — я бы нарисовал ее именно такой».

Он был в синей спортивной куртке и модной соломенной шляпе-канотье. Увидев его, она рассмеялась.

— В чем дело? — удивился он.

— Ни в чем. Хорошо выглядите.

— Вы смеетесь над шляпой, да?

Она подавила смешок.

— Вы просто красавчик!

— Понимаю, у меня в ней глупый вид. Тут уж ничего не поделаешь. Со всеми шляпами одно и то же. Когда я в шляпе, то похож на слесарный молоток.

Она легонько поцеловала его в губы.

— Вы самый красивый молодой человек в Париже.

Самое замечательное было то, что она говорила искренне. «За что мне такое счастье?» — подумал Гас.

Он взял ее за руку.

— Давайте пройдемся.

Они пошли в сторону Лувра.

— Вы видели «Татлер»? — сказала она.

— Лондонский журнал? Нет, а что?

— Похоже, ваша близкая подруга леди Мод вышла замуж за немца.

— О! Откуда они узнали?! — воскликнул Гас.

— Вы хотите сказать, что это для вас не новость?

— Я догадывался. Я встретил Вальтера в Берлине в шестнадцатом году, и он попросил меня передать Мод письмо. Я сделал вывод, что они или помолвлены, а может, и женаты.

— Какой же вы скрытный! Ни слова не сказали.

— Это была опасная тайна.

— Может, она и сейчас опасна. «Татлер» с ними мягко обошелся, но другие газеты могут отнестись иначе.

— Мод и раньше приходилось терпеть нападки прессы. Она крепкий орешек.

— Наверное, вы именно об этом секретничали в тот вечер, — смущенно сказала Роза, — когда я вас видела вдвоем?

— Она спрашивала, нет ли у меня новостей о Вальтере.

— Я вела себя глупо, мне показалось, вы флиртуете с ней.

— Я вас прощаю, но оставляю за собой право припомнить вам это в следующий раз, когда вы будете необоснованно меня упрекать. Можно задать вам вопрос?

— Конечно спрашивайте. О чем угодно.

— А на самом деле три вопроса…

— Звучит зловеще. Как в сказке. Если я отвечу неправильно, меня прогонят из дворца?

— Вы по-прежнему анархистка?

— А вам это неприятно?

— Я пытаюсь решить для себя, может ли политика нас поссорить.

— Все политические доктрины, начиная с доктрины о божественном происхождении королевской власти и заканчивая общественным договором Руссо, пытаются оправдать власть. Анархисты считают, что все эти теории ложны, следовательно, никакая форма власти не является законной.

— На практике это неприменимо.

— На деле все анархисты выступают против правительств, но очень различаются по своему представлению об устройстве общества.

— А у вас какое представление?

— Сейчас не такое ясное, как прежде. Работа с материалами по Белому дому позволила мне взглянуть на политику под другим углом.

— Думаю, вряд ли мы станем ссориться на эту тему.

— Хорошо. А каков следующий вопрос?

— Что у вас с глазом?

— Это с рождения. Можно было сделать операцию, открыть его. За веком нет ничего, кроме бесполезной ткани, но можно было бы вставить искусственный глаз. Однако тогда бы он не закрывался. Я решила, что меньшее из зол — оставить все как есть. Вам это неприятно?

Он остановился и повернулся к ней.

— Можно его поцеловать?

Помедлив, она ответила:

— Можно.

Он наклонился к ней и поцеловал сомкнутые веки как если бы поцеловал ее в щеку.

Она тихо сказала:

— Еще никто так не делал.

Он кивнул. Он понял, что это было своего рода табу.

— Почему вам захотелось это сделать?