от голода и удушья. Модуль связи погиб вместе с канонирской и казармами, его оторвало от станции при самоубийственном таране. Королев предполагал, что удар изменил орбиту Космограда, но никак не мог вычислить, когда же комплекс войдет в атмосферу Земли. Самочувствие оставляло желать лучшего, и полковник почему-то опасался, что умрет еще до этой прощальной вспышки.

Он проводил бесконечные часы в музее, крутя архивные видеозаписи. Подобающее занятие для Последнего Человека в Космосе, в прошлом – Первого Человека на Марсе.

Образ Гагарина превратился для него в идефикс, он снова и снова пересматривал крупнозернистые, шестидесятых годов, телевыпуски новостей, которые неизбежно заканчивались известием о смерти космонавта. В несвежем воздухе Космограда, казалось, парили духи мучеников. Гагарина, первого экипажа «Салюта», американцев, зажарившихся живьем в угловатом «Аполлоне»…

Ему часто снилась Татьяна, взгляд ее был похож на тот, которым смотрели портреты со стены. А однажды он проснулся – или ему приснилось, что он проснулся, – в Татьянином «Салюте», в своем старом форменном комбинезоне, с фонариком, работающим от батареек, на лбу. Со стороны, словно просматривая кинохронику, он увидел, как отрывает от груди Звезду Циолковского и прикалывает на ее пилотское удостоверение.

Когда раздался стук, он решил, что и это ему тоже приснилось.

Круговой запор люка отворился.

В голубоватом мерцающем свете старой хроники он увидел чернокожую женщину в очках-консервах. Ее спутанные волосы торчали скрутившимися в штопор кобрами. За ее спиной в невесомости развевался шелковый летчицкий шарф.

– Энди, тебе стоит подойти и взглянуть на это, – произнесла она по-английски.

Маленький, лысый, мускулистый мужчина, одетый лишь в набедренную повязку и ремень с инструментами, подплыл к ней и заглянул внутрь:

– Он жив?

– Естественно, я жив, – отозвался Королев по-английски с небольшим акцентом.

Тот, кого назвали Энди, вплыл внутрь, поближе:

– С тобой все нормально, парень? – На его правом бицепсе была татуировка в виде геодезического воздушного шара над перекрещенными молниями и надписью: «СОЛНЕЧНАЯ ИСКОРКА 15, ЮТА». – Мы не думали, что встретим здесь кого-нибудь.

– Я, в общем, тоже. – Королев моргал.

– Мы сюда жить приехали, – сообщила женщина, подплыв поближе.

– Мы с шаров. Сквоттеры, так сказать. Пошел слух, что здесь больше никто не живет. Ты в курсе, что орбита снижается? – Мужчина перевернулся в воздухе через голову, инструменты на ремне звякнули. – Эта невесомость – такая прикольная!

– Господи, – добавила женщина, – я все к ней никак не приспособлюсь. Она прекрасна. Как будто свободное падение без парашюта, только ветра нет.

Королев уставился на мужчину: у того был такой раздолбайски-беспечный вид, словно он не просыхал от свободы с рождения.

– Но у вас же даже нет космодрома!

– Космодрома? – рассмеялся Энди. – Так мы на тросах затащили ракетные ускорители на шары, скинули вниз, ну и запустили прямо в падении.

– Безумие какое-то, – только и сказал Королев.

– Но мы же здесь, так ведь?

Королев кивнул. Если происходящее ему снилось, то сон был очень диковинным.

– Полковник Юрий Васильевич Королев, – представился он.

– Марс! – женщина хлопнула в ладоши. – Вот погодите, дети услышат!

Она сняла с переборки модельку лунохода и начала ее заводить.

– Послушайте, – сказал мужчина. – У меня работа. Там, за бортом, несколько ускорителей. Надо бы поднять эту штуковину, пока она не сгорела.

Что-то ударило в обшивку, Космоград зазвенел, как колокол.

– Это из Талсы. – Энди посмотрел на часы. – Как раз вовремя.

– Но почему? – Королев недоуменно покачал головой. – Почему вы прилетели?

– Мы же рассказывали. Чтобы жить здесь. Можно чуток тут расшириться, пристроить что-нибудь. Все говорили, что в шарах мы жить не сможем, так, наоборот, только мы их и поддерживали в рабочем состоянии. У нас был единственный шанс выбраться сюда своими силами. Кому охота жить тут за-ради какого-нибудь правительства, армейского дуболома или своры писак? Нужно собственное желание жить на фронтире, в крови оно должно быть.

Королев улыбнулся, Энди оскалил зубы в ответ:

– Мы подобрали все эти силовые кабели и просто взлетели повыше. А уже когда наверху, парень, остается либо сдохнуть, либо сделать Большой Прыжок. – Он повысил голос. – И назад оборачиваться нельзя, нет, сэр! Мы совершили Прыжок, теперь здесь будем обустраиваться!

Женщина приладила луноход колесиками на липучках к обшивке корпуса и отпустила. Тот, весело жужжа, пополз у них над головами.

– Прикольный! Детям понравится.

Королев заглянул Энди в глаза. Космоград снова вздрогнул, моделька слегка сменила курс.

– Восточный Лос-Анджелес, – сообщила женщина. – В нем дети.

Она сняла очки, глаза ее светились знакомым Королеву безумием.

– Что ж… – Энди побренчал инструментами на поясе. – Может, проведете для нас экскурсию?

Отель «Новая роза»[148]

Семь ночей в этом гробу, Сендии, семь взятых взаймы у времени ночей. Отель «Новая роза». Как я хочу тебя сейчас. Иногда я колочу тебя. Мысленно воспроизвожу это, так медленно, так жестоко и сладко, что едва ли не ощущаю тактильно. Иногда я вынимаю из сумки твой автоматический пистолетик, провожу большим пальцем по гладкому дешевому хрому. Китайский, 22-го калибра, дуло не шире расширившихся зрачков твоих исчезнувших глаз.

Фокс теперь мертв, Сендии.

Он сказал, чтобы я забыл о тебе.

* * *

Помню, Фокс стоит, привалившись к обитой плюшем стойке в полутемном баре какой-то сингапурской гостиницы, кажется, на Бенкулен-стрит. Его руки рисуют в воздухе различные сферы влияния, расставляют на невидимой доске внутренних соперников. Взмах левой обозначает кривую графика чьей-то карьеры, а указательный палец правой утыкается в меня – будто в прореху, которую он обнаружил в ограждении какого-нибудь мозгового треста. Фокс – снайпер в войне мозгов, посредник на перекрестках большого бизнеса. Он разведчик в тайных вылазках дзайбацу – транснациональных корпораций, контролирующих мировую экономику.

Я вижу, как Фокс ухмыляется, тараторит. Он встряхивает головой, отметая мои экскурсы в промышленный шпионаж. Передовой Рубеж, говорит он, всегда ищи Рубеж. Он произносит это слово с нажимом, так и слышится заглавная буква в начале. Рубеж для Фокса – чаша Грааля, необходимая составляющая выдающегося человеческого таланта, не подлежащая передаче, запертая в мозгу самых крутых ученых мира.

Рубеж не записать на бумагу, говорил Фокс, не набить на дискету.

Деньги делаются на отступниках, предающих свои корпорации.

Фокс был вкрадчив и ловок, как лис. Солидность его темных французских костюмов уравновешивалась мальчишеским вихром, не желавшим оставаться на своем месте. Меня всегда расстраивало то, как пропадала видимость изящества, когда он отходил от стойки бара, – левое плечо вывернуто под таким углом, что не скрыть никакому парижскому портному. В Берне кто-то переехал Фокса такси, и ни один хирург так и не додумался, как выправить ему позвоночник.

Наверно, я пошел за ним, так как он сказал,