– Я так и думал, что здесь что-то необычное... но как нам с вами удалось познакомиться чисто технически? – Казалось, он был не сильно потрясен, потому что жил дольше меня и знал, что такие штуки для небесного диспетчера обычное дело.

– У меня есть только одна рациональная версия. В почту Розенблюма в Израиле забрался компьютерный вирус и начал рассылать поздравления с Новым годом от его лица по всей его адресной книге. Таким образом вы получили новогоднее поздравление от меня, на которое мне удивленно ответили...

– И что теперь делать?

– Выхода нет. Теперь, если ваш автомобильный двигатель умеет работать на экологически чистом сырье, мне придется лоббировать его в России по-родственному.

Одним словом, если судьбе надо свести людей, в век высоких технологий она может обойтись и без индийского самолета, просто запустив вирус в электронную почту.

Меж тем аэробус, прервав наши с Игорем Чубайсом дискуссии о выводе России из кризиса, сел под бурные аплодисменты на краешек извергающегося вулкана индийской жизни, где всего много: языков, рикш, грузовиков, машин, храмов, дворцов, хижин, торговцев, эмоций, молитв... Говоря словами Тагора об Индии, впал как ручеек в «людской океан».

Мы вошли в аэропорт по мягкому ковру, заставленному по бокам кадками с тропическими растениями. После дизайнерски скупых западных аэропортов здесь было по-домашнему. По-домашнему было и дальше.

Я посетила массу зарубежных конференций, фестивалей и съездов, но только здесь в двух шагах от трапа перед нами возник господин в белой рубашке с прикольной табличкой «В.В. Путин» на шее и мгновенно протащил нас через паспортный контроль, к зависти западных попутчиков. Оглянувшись на зал паспортного контроля, мы испытали гордость за державу, подобную гордости американцев, вытащенных из иракского плена.

Дело в том, что аэропорт Дели – это не толпа народа, а живописнейшие толпы толп народов. И часть толп этих толп по одежде и манере вести себя выглядит настолько неаэропортно, что глаз машинально начинает искать рядом с ними слона, барана или верблюда. А темп работы местных служащих настолько подробен и нетороплив, что наша первая индийская ночь могла целиком пройти в их приятном обществе.

Господин с президентской табличкой представился Сергеем, сотрудником Русского культурного центра, посчитал нас по головам, отвел в зал получения багажа и попросил у кого-нибудь русский паспорт с целью что-то купить на него в «дьюти фри».

О чем бы ни шла речь, я, из-за пяти планет, стоящих в солнце в момент рождения, реагирую первой. Так что, протянув паспорт, я нисколько не задумалась, что отличаюсь от господина из Русского культурного центра не только именем, фамилией и цветом волос, но и полом. Это его не смутило, а главное, не смутило и сотрудников индийского «дьюти фри», что называется, «нам татарам одна хрен».

Мы стояли возле багажной ленты, везущей все наши и не наши вещи. Два болтливых индийских молодчика в форме служащих стаскивали чемоданы с ленты и бросали на пол с таким азартом, что каждый из нас начал вспоминать, не упаковал ли он с собой чего-нибудь бьющегося.

Физическое усилие, затраченное на поднимание чемодана и его последующее жестокое швыряние, было раз в десять больше спокойного стаскивания и мирной постановки на пол. Но индийцы просто не знали, куда деть силушку молодецкую, и страшно дисгармонировали с сонным окружением аэропорта.

А все вокруг вяло перемещались возле багажной ленты. Люди вяло сидели на тюках или спали на полу так органично, как это умеют делать только азиаты. По вокзалу буднично прошла усталая озабоченная обезьяна с недоеденным бананом в левой руке. Англоговорящий ребенок свалился, разогнавшись на багажной тележке, и вяло заревел. Англоговорящие мама и папа вяло его заругали.

Время шло, чемоданы не ехали, члены делегации клевали носом, и я почувствовала себя настоящей индианкой не только без багажа, но и без паспорта... вот оно, начало новой жизни! Женщина в аэропорту, не говорящая ни на одном из принятых в Индии языков, без удостоверяющих ее прошлое документов и облегчающих ее настоящее вещей.

Итак, сейчас я говорю спутникам, что выйду в туалет, и скроюсь под покровом ночи в стране своей мечты... потом позвоню сыновьям и Шумиту, что вернусь через месяц, и проживу этот месяц без всех привычных социальных костылей! За это время сыновья становятся самостоятельными, Шумит наконец дописывает роман на английском, который я никогда не прочитаю из-за плохого знания языка, а я – знакомлюсь с самой собой в новых предлагаемых обстоятельствах!

...Впрочем, куда там... паутина моральных долгов, общественно-политических обетов, дружеских обязанностей, семейных оков, издержек социального темперамента и мессианских комплексов прочно удержит меня от месячника по улучшению кармы. Ах, Индия... Ах, эластичные оковы дзен-буддизма, позволяющего этически развиваться, не прибегая к месячникам аскезы и даже просто свободы от назначенного потока жизни. Хороши они или плохи?

Первые шаги на западной территории дзен-буддизм совершил в Европе после Второй мировой вместе с уличной модой, поп-музыкой, избытком доступных автомобилей, дешевых телевизоров и поднимающемся либеральном цунами, вместившем молодежный, женский, национальный и прочий протесты.

Невозможно было оставаться христианами после того, как Гитлер, Франко и Муссолини маркировали себя в качестве христиан, а свою политику в качестве новых крестовых походов. Из Европы дзен хлынул в США, где разбогатевший в результате войны средний класс сидел в пластмассовом мире, забив желудок чудесами прогресса и напрочь опустошив сердце и голову.

Психоделическая революция питалась молодежным протестом, сексуальной революцией, рок-н-роллом и дзен-буддизмом. Дзенские учителя пытались наполнить общество потребления смыслом и этикой в доступной ему на этот момент форме. Наиболее популярного из них, доктора Сузуки, называли отцом фастфуд-религии, что было совершенно несправедливо.

Просто среди совершенно тоталитарных и не реформированных к этому моменту западных духовных культов дзен выглядел непривычно свободно и давал своему адепту непривычную свободу и самостоятельность. В семидесятые годы книги по дзен-буддизму просочились в ротапринтных вариантах в СССР, мне принесли их друзья вместе с запрещенными Мандельштамом и Цветаевой.

У моего прадеда – одного из создателей сионизма в России, Иосифа Айзенштадта – было пять сыновей. Старший, Самуил, создав отдел литературы на восточных языках в библиотеке, которая тогда еще не называлась Ленинской, эмигрировал в Палестину, строить государство Израиль.

Успехи его строительства, от перевода на иврит «Путешествия из Петербурга в Москву» до кандидатства в президенты, тема отдельной книги. И таковая уже вышла и в Израиле, и в Англии. Но я не о нем, а о том, что его дочь, моя двоюродная тетя Пнина, будучи израильской пианисткой, влюбилась в моего дядю – офицера британской разведки Рональда Дедмана, и убежала с ним с собственной свадьбы.

Я уже описывала в других книгах: чтобы жениться на тете, дядя Рональд сделал обрезание и принял еврейство, а также перешел из боевого подразделения британской разведки в образовательное. Это было жесткое условие видного демократа Самуила Айзенштадта, отдающего дочь за колонизатора.