– Мама что-нибудь говорила об условиях завещания?

– Какой цвет вы сегодня предпочитаете, миссис Мейсон? – вмешалась «психиатрическая медсестра». – Вчера к нам поступили изумительные новые лаки. Мне кажется, вы придете в восторг.

И она поставила перед теткой штатив с разноцветными пузырьками.

– О-о-о, как в кондитерской, скажи, Сьюзен? Не знаю, какой и выбрать. Меня будто спросили, хочу я рахат-лукум, засахаренный миндаль или конфеты с фиалковым кремом, а я же все люблю. Хочу «Фламинго»! А может, лучше «Арбуз»? Что ты думаешь, Сьюзен? Мне самой нипочем не выбрать. Мои девочки всегда говорят: «Мама, это потому, что ты так позитивно ко всему относишься!» Позитивная до невозможности, вот я какая!

– Не знаю, у меня нет мнения по этому вопросу. Может быть, вам просто закрыть глаза и указать на пузырек?

– Как ты хорошо придумала! Словно игра! Доверимся судьбе. – Тетка зажмурилась и ткнула пальцем в штатив. Лицо у нее вытянулось при виде естественного розового оттенка, который выбрала за нее судьба. – Нет, я все же предпочту «Фламинго». Доверяй первому побуждению, я всегда так говорила. – Она вытянула из штатива кислотно-яркий пузырек.

– Великолепный оттенок. У вас идеальное чувство цвета, миссис Мейсон, – похвалила психиатрическая медсестра, будто тетка сама изготовила этот лак.

– Вернемся все же к завещанию, – напомнила я. – Мама говорила что-нибудь о его условиях?

– Так, что же она там мне говорила-то? Она все думала о том, как и что будет после ее смерти, и хотела, чтобы между тобой и Эдом все было честно и справедливо. Ну чтобы обошлось без споров. Она же знала, что вы разные, как день и ночь. Вроде она с кем-то советовалась – не помню, с кем. Может, с викарием, он у нее часто бывал, я на него несколько раз натыкалась, когда приезжала. Приятный, но слишком женственный, если ты понимаешь, о чем я. Таких сразу видно, правда? Представь, он совершенно не обратил на меня внимания!

– А мать говорила, что собирается отписать Эдварду пожизненное право на дом?

– Что пожизненное, детка?

– Право. То есть чтобы он жил в доме столько, сколько пожелает.

– Об этом я ничего не знаю. Патриция о таком не говорила, а может, и говорила, но я не слушала. Тебе, наверное, кажется, что тебя обошли в завещании?

– Мне не кажется, и я в бешенстве. Нет никаких причин, отчего маме так поступать. Эдвард явно обманул ее или запугал. Я затребую ее медицинскую карту и опрошу всех знакомых. Я докажу в суде, что мама уже не была в здравом рассудке и легко поддавалась чужому влиянию, иначе она не решилась бы на такую заведомую несправедливость.

Тетка Сильвия оторвалась от своих кричаще-ярких ногтей и поглядела мне прямо в глаза. Впервые за утро ее лицо стало серьезным.

– Сьюзен, а может, лучше принять ее последнюю волю? У вашей матери наверняка были свои резоны. Кто знает, что творится в голове другого человека? К чему копаться в ее личных соображениях? Порой лучше играть теми картами, которые раздает жизнь, и извлечь из них максимум, я это по опыту знаю. К чему себя попусту растравлять, да и других тоже…

– Готово, миссис Мейсон, – сказала «психиатрическая медсестра», откладывая инструменты. – Вам нравится?

– О-о, еще как! У меня теперь руки кинозвезды! – восхитилась тетка, шевеля пальцами.

Когда мы вернулись к шезлонгам, кузины пожаловались, что им скучно: прошло полчаса после начала первой процедуры – обертывания тела для интенсивного похудания (этим женщинам явно не приходит в голову просто заняться спортом или поменьше есть), и ни одна не додумалась захватить с собой книжку почитать – если они вообще умеют читать. Ради смены обстановки Венди и Кристина предложили всем перейти к горячей ванне.

– Я, пожалуй, пропущу, девочки, – отказалась моя тетка, вытянувшись на шезлонге и закрыв глаза. – Мне только что маникюр сделали, нужно отдохнуть.

– Пошли, Сьюзен, это тебя расслабит, – заявила Венди. – И никаких отказов!

Меня в жизни не посещало желание садиться с кем-нибудь в одну ванну, не говоря уже о этих двух чудовищах. Я отказалась, но Венди ловко развязала пояс моего халата, а Кристина сдернула его с плеч. Столь эффективная командная работа явно была отточена на притеснениях непопулярных в школе детей. Когда халат упал на пол, они уставились на мой живот, затем поглядели мне в лицо и снова на живот. Я и не догадывалась, что моя беременность так очевидна.

– Мам, а у Сьюзен будет ребенок, – наябедничала Венди. На ее лице был написан ужас.

– Она же не может, ей сорок пять! – ляпнула Кристина.

– О-о-о, какая прелесть! Какая радость! Значит, я стану двоюродной бабушкой? – вмешалась тетка Сильвия, как всегда, сразу отыскав что-то для себя. – Ой, как-то старо звучит – двоюродная бабушка…

Кузинам не терпелось докопаться до дна. Их маленькие мордочки оказались почти вплотную к моему лицу:

– Как это вышло?

– Случайно, да?

– И какой у тебя срок?

– А это не опасно в твоем возрасте?

– Девочки, сядьте и не мешайте Сьюзен рассказать все с начала до конца, – велела их мамаша.

Не успела я попросить всю троицу не совать носы в чужие дела, как подплыла ухоженная молодая женщина с ресепшена.

– Мисс Грин, – нараспев начала она. – Позвольте напомнить, что ваш пропуск истекает в полдень, но мы предлагаем вам оплатить целый день и остаться у нас еще!

Мне еще много чего нужно было обсудить – в основном теткино мнение о рассудке моей матери на момент подписания завещания. Правда, при сомнительной дееспособности самой тетки Сильвии ее мнение вряд ли убедит суд… Однако дальнейшие расспросы пришлось отложить: я не была готова ни к назойливости двоюродных сестер, ни к дальнейшему мотовству.

– Какая жалость, мне пора идти… Поговорим как-нибудь в другой раз, – сообщила я распаленным родственницам. Подхватив халат и портфель, я зашагала к двери, прежде чем они успели меня удержать.

– Не пропадай, Сьюзен! – кричала мне вслед тетка Сильвия. – Рождество проведешь у нас, раз твоя мать умерла! Мы возьмем тебя под крылышко, правда, девочки?

– Эй, куда пошла, так нечестно! Я хочу услышать все о твоей беременности! – вторила ей Венди.

– Мадам Воображала, – буркнула себе под нос Кристина.

10

Вечером я подробно записала все, что удалось узнать из разговора с теткой Сильвией. В суде понадобятся ее показания, и я постаралась обеспечить абсолютную точность сказанного ею. По возможности я оставляла собственные теткины фразы, исправляя, однако, ее безграмотную речь и характерные коллоквиализмы, чтобы заявление звучало убедительнее. Не хватало еще, чтобы судья решил, будто ему подсунули лепет имбецила. Из толики актуальной информации, которую удалось извлечь из трепотни тетки Сильвии, я установила, вне всякого сомнения, что вмешательство Эдварда в составление завещания не ограничивалось простым информированием нашей матери о существовании такой возможности. Он знал, где лежало составленное завещание до того, как оно было подписано, и имел к нему бесконтрольный доступ. Кроме того, именно Эдвард организовал подписание документа нашей матерью и его засвидетельствование своим лучшим дружком Робом и нашей теткой, которую ничего не стоит одурачить. Его настойчивые попытки зазвать тетку Сильвию в наш дом говорят сами за себя. С учетом обстоятельств невозможно представить, чтобы мой брат ничего не знал о содержании завещания. Я представляю его еле сдерживаемое возбуждение и потные ладони, когда он передавал коричневый конверт моей матери, зная, что через несколько минут ему будет обеспечена гарантия фактически единоличного владения семейным домом. Я не удивлена, что он оставил свидетелей с матерью, а сам ушел: возможно, он боялся выдать свое лихорадочное нетерпение, и тогда мать могла дрогнуть и усомниться в том, что делает. Вот что меня интересовало, так это почему Эдвард так настойчиво рвался заполучить право пожизненного пользования домом. Я не злопамятный человек; если бы имущество нашей матери, как подсказывает логика, было поделено между нами поровну, я не вышвырнула бы брата на улицу на другой день после похорон (хотя какое бы это было удовольствие!). Нет, я дала бы ему пару месяцев подыскать жилье, а между тем привела бы дом в порядок и подготовила для продажи. Эдвард легко мог что-нибудь себе снять, а потом у него хватило бы денег на квартиру в недорогом пригороде Бирмингема или даже на скромный дом в одном из непопулярных районов. Видимо, наш дорогой неженка счел это недостойным своей особы. Ему прекрасно живется в очень удобном, ухоженном доме на две семьи, с четырьмя спальнями, на тихой улице в прекрасном районе со всеми благами цивилизации, включая паб, торгующий навынос винный погребок и букмекерскую контору. Эдварду больше по нраву строить козни и плести интриги, чем несколько умерить свои аппетиты в вопросе жилья, притом что если вспомнить, сколько мест работы мой братец сменил после колледжа, ему по праву полагается жить в картонной коробке под железнодорожным мостом. Иск против Эдварда понемногу обретал очертания: я словно счистила слой копоти со старого холста, и на поверхности проступил смутный образ. Что ж, буду работать и дальше, пока не покажется полная картина, какой бы чудовищной она ни оказалась.