Я напомнила себе, что сама принимаю решения и не ведаю колебаний, но день был долгий, и я устала. Нужно избавиться от Ричарда прежде, чем моя броня даст трещину.

– Ты не прав, я не пыталась ничего демонстрировать. Я кристально ясно дала тебе понять, что ты волен идти куда хочешь. Наши отношения зиждились на сугубо деловой договоренности, действие которой уже прекращено. Ты не несешь дальнейших обязательств.

– Но нет никакой причины, отчего условия договоренности нельзя пересмотреть при наличии на то желания обеих сторон, – заявил Ричард с находчивостью матерого дипломата. – Изначальной целью нашего соглашения были взаимные развлечения и удовольствия; теперь ею станет воспитание гармоничного и здорового ребенка. Уверен, если мы объединим усилия, у нас получится весьма успешное и взаимовыгодное предприятие…

– Слушай, Ричард, – перебила я, смахивая мокрую челку со лба. – Я знаю, у тебя нет желания становиться отцом, а еще я знаю, что ребенок прекрасно обойдется без тебя. Если ты обдумаешь вопрос с должной серьезностью, то согласишься – абсурдно продлевать наше общение еще на восемнадцать лет из-за простого физиологического казуса. Я сильно сомневаюсь, что таково твое искреннее желание.

– Но чего же ты хочешь?!

– Я хочу уйти из-под дождя, добраться домой и поужинать.

– В этом ребенке есть и мои гены, – заговорил Ричард, покачивая пальцем, наставленным мне на живот. – Он принадлежит тебе не весь, половина моя. Он может унаследовать мой телесный облик, образ мышления, манеру ходить и говорить. Я не собираюсь уступать свою долю контроля над его будущим. Ради моей матери я обязан обеспечить благосостояние ее внука.

– Это не твоя печаль. – Я уже с раздражением ударила его по руке. – Я понимаю, ты рвешься поступать так, как, по твоему разумению, правильно, но поверь, я знаю, как будет лучше для всех. А теперь, если ты не против…

Я швырнула бесполезный зонт в переполненную урну и подозвала свободное черное такси, которое, по счастью, вынырнуло из темноты.

– Если ты не опомнишься в самом ближайшем времени, я с сожалением вынужден сообщить, что с тобой свяжется мой адвокат, – выпалил Ричард мне в спину.

Просто поразительно, как быстро люди скатываются к наскучившим клише, когда их притязания лишены всякой основы.

9

Несколько дней я пыталась дозвониться до тетки Сильвии, но всякий раз меня приветствовал либо хриплый от никотина голос дяди Фрэнка, либо рулады глупого хихиканья Венди или Кристины. Пару раз мне удалось расслышать где-то в недрах дома голос тетки Сильвии, просившей передать, что ей ну просто страшно жаль, но она сейчас по горло занята и перезвонит мне позже, однако ее обещания были такими же фальшивыми, как ногти, ресницы и неестественно яркая голубизна глаз. Во время одного из звонков тетка якобы не могла подойти, потому что ей делали лазерное отбеливание зубов, но мне удалось вытянуть из Венди, что она с Кристиной и теткой Сильвией собираются на выходные в Лондон побаловать себя и посмотреть шоу в Уэст-Энде, и не соглашусь ли я повозить их мамашу по лондонским достопримечательностям, пока они с сестрой будут нежиться в СПА?

– Но я тоже хочу! – не выдержав, пропищала тетка Сильвия сквозь свои зубные терзания. – Я тоже поеду в СПА, сдалось мне таскаться по затхлым старым музеям!

В конце концов стало ясно, что если я хочу застать мою неуловимую тетку, придется, вопреки доводам рассудка, отправиться с ней и кузинами в СПА. Я не хожу в такие заведения – СПА мне всегда казались местом самоублажения особ, считающих собственную ценность прямо пропорциональной суммам, которые они на себя тратят. Впрочем, Венди заверила, что мне нужно всего лишь купить пропуск на полдня и необязательно отдаваться в чьи-то руки.

В полдесятого утра я приехала в СПА в дорогом лондонском отеле, где однажды останавливалась с Ричардом. Родственницы еще не показывались – очевидно, было еще слишком рано приниматься за изнурительную задачу баловства собственных персон. В зоне ресепшена все сверкало – от мраморного пола и зеркал во всю стену до безупречной кожи секретарши. Почти священная тишина нарушалась лишь журчаньем воды в фонтанчике с каменной чашей напротив входа. Густо пахло ароматическими маслами, мазями и неистребимой хлоркой.

– Вы хотели бы заказать какие-то процедуры на сегодня, мэм? Можно выбрать а-ля карт, то есть из стандартного списка услуг, или же вас, возможно, заинтересуют наши пакеты «Безмятежность» или «Энергия», – заговорила ухоженная молодая женщина с профессионально грамотными модуляциями.

Я ответила, что не верю, будто какого-либо из указанных состояний можно достичь за одно утро в их заведении; мне просто требуется временный доступ в святая святых. Стоимость доступа оказалась невероятной. Мне вручили полотенце с монограммой и махровый халат и направили в общую раздевалку, где дамы натягивали самые непрактичные купальники, которые я когда-либо видела. Я не надевала свой цельный черный «Спидо» с начала беременности и прекрасно видела – то, как он натянулся на животе и сплющил налитую с недавних пор грудь, – мне вовсе не идет.

Впрочем, меня это не особо заботило: на повестке дня стояли вопросы поважнее. Я поплотнее завернулась в халат и завязала пояс двойным узлом. Подхватив портфель, где у меня лежал увесистый «Сборник решений по делам о завещаниях и разводах» Тристрама и Кутса, взятый накануне в библиотеке, я прошла в «зону покоя» у бассейна. Декор напоминал ресепшен, только здесь еще стояли пальмы, буйные ползучие растения и шезлонги, и воздух казался тяжелым, без малейшего дуновения. СПА быстро заполнялся; меня поразило, сколько же людей не нашли себе более полезных занятий в воскресное утро. Идя вдоль бассейна, я обратила внимание, что мужчины в шезлонгах настолько же дородны и волосаты, как женщины тощи и безволосы. Все выглядели одинаково праздными. Я нашла уединенный уголок, надела очки для чтения и открыла сборник. Через час-полтора из раздевалки показалась тетка Сильвия, за которой тащились Венди и Кристина. Пришлось вытерпеть обычные поцелуи и заявления, как приятно меня увидеть так скоро после похорон. Шезлонги подтащили к моему – тетка Сильвия уселась слева, кузины справа, – и халаты были сброшены. Сестры облачились в серо-зеленые купальники, а на щиколотке у каждой красовались одинаковые золотые браслеты. Вызывающе осветленные волосы были зачесаны на макушки и тщательно уложены. Чтобы близнецы одинаково одевались в возрасте тридцати девяти лет и проводили вместе столько времени, хотя у каждой давно своя семья? На мой взгляд, это несомненный признак глубоко укоренившихся проблем с самоидентификацией, несомненно спровоцированных зацикленной на себе мамашей. Тетка же Сильвия, влезшая в купальник с тропическим узором (в тему оформления бассейна), видимо, недавно вернулась из своего летнего дома в Испании: ее пухлое тело было коричневым и мелкоморщинистым, как старая боксерская перчатка. Как же она непохожа на мою бледную миниатюрную покойную мать…

В детстве мы с кузинами общались чаще, чем я хочу вспоминать. До того, как тетка со своей семьей переехали из Бирмингема в свой безвкусно-роскошный особняк возле Вустера, они с моей матерью виделись минимум раз в неделю. Нам, лишенным права голоса, ничего не оставалось, как следовать за родительницами. При разительном отсутствии сходства мать и тетка, как ни странно, часами болтали и обменивались сплетнями. Чтобы пообщаться без помех в виде своего потомства, они выпроваживали нас из дому играть в саду или на улице. Когда подходило время тетке уезжать, у моей матери часто бывали красные глаза и лицо в пятнах, и я сразу понимала – обсуждалась вечная тема пьянства моего отца. Я была на шесть лет старше двоюродных сестер, поэтому номинально за ними присматривала, пока мать с теткой занимались своими делами. Я говорю «номинально», потому что контролировать этих испорченных проныр было невозможно. Мое старшинство по возрасту, как и преимущество в росте, силе и уме, мало их волновало: девчонки были избалованы своей мамашей хуже, чем Эдвард – нашей. Коль скоро они лебезили перед ней и подлизывались, им позволялось все, чего ни попроси, – конфеты, игрушки, домашние питомцы. Они не скрывали свою неприязнь ко мне – возможно, потому, что я не поддавалась их нытью и клянченью, и напротив, преклонялись перед Эдвардом: его вечные провокации создавали для них атмосферу упоения и бунтарства. Если между нами возникал спор, что случалось постоянно, Эдвард и кузины всякий раз объединялись против меня. Предложу вниманию читателя хотя бы следующий пример: мне, должно быть, было около тринадцати лет, Эдварду, соответственно, десять или одиннадцать, а кузинам по семь. Шел конец лета, и я одновременно страшилась и очень ждала возвращения в школу. Страшилась потому, что даже в том возрасте я предпочитала быть одна, а ждала потому, что успешная учеба была единственным аспектом моей жизни, где мне принадлежал полный контроль. Мне, Венди, Кристине и Эдварду, как обычно, велели поиграть во дворе, чтобы взрослые могли поговорить. Я, слишком взрослая для каких-либо игр, предпочла бы посидеть с книгой, но понимала – мать имеет в виду присмотр за младшими детьми. В саду за домом обустраивали патио, на улице перед домом буйно роились крылатые муравьи, поэтому мы ушли в ближайший парк. Эдвард немедленно принялся за свои обычные проказы: донимал канадских гусей с гусятами, швырял камни в пруд, где старики ставили удочки, и лазал по деревьям на неразумную, опасную высоту. Кузины визжали от восторга при виде его выходок. Я старалась ввести его в какие-то рамки, но безуспешно: с тем же успехом можно было увещевать бабуина. На игровой площадке Эдвард окончательно разошелся: карабкался на горку по «языку», хотя у лесенки ждали дети, хотевшие прокатиться, и раскручивал карусель с такой силой, что малыши едва не разлетались под действием центробежной силы. Когда его прогнали рассерженные родители, Эдвард решил сыграть в собственную версию «труса», то есть встать перед несущимися на него качелями и отскочить в самый последний момент. Я кричала ему перестать, объясняла, что он получит травму, но он показал мне жест, который не заслуживает описания. Собственно, на этот жест он и отвлекся: качели прилетели ему прямо в лоб. Кровь хлестала фонтаном, кузины заливались слезами, бледные и дрожащие, Эдвард от шока потерял сознание. К счастью, на площадке была наша соседка с маленькими дочерьми. Она перевязала ему голову детской кофточкой, усадила нас всех в свой «универсал» – кузин в багажное пространство – и отвезла домой. Когда Эдварду в больнице наложили швы, началось расследование. Я изложила свою версию событий, перечислив злобные, глупые и опасные проделки моего братца, а он наплел, что неизвестный большой мальчишка толкнул не то Венди, не то Кристину под качели, и он, Эдвард, отважно ее спас, при этом качелями его задело по голове (кузины тут же согласно закивали), а я, разумеется, в это время сидела на скамейке, уткнувшись в книгу. Мать с мокрыми глазами срывающимся голосом сказала, что очень разочарована во мне. Неужели трудно присмотреть за братом и сестрами, ведь я обычно такая разумная и ответственная девочка, на кого же ей надеяться, как не на меня? Эдвард и кузины еле прятали злорадные ухмылки.