Мы же после школы отдыхаем. На будущий год поступать будем на дипломата.

Почему же он не в армии, как в его возрасте положено? — жестко спросил Неделин и, не получив вразумительного ответа, прогнал родственничков, се туя в душе на коррупцию или как это называется?

Наверное, для его смягчения был прислан другой внук, смышлёный парнишка, который явно тяготился своей обязанностью, и Неделину это понравилось.

Ты меня прости, если что не так, — прослезился вдруг Неделин совсем по-стариковски. — Но помни, я вам всем только добра хотел! Прощаешь меня?

— Да я что… Я это.. Брось…— бормотал внук.

* * *

Все ждали его смерти, а если кто и надеялся на выздоровление, то это были бодрые люди, боявшиеся утратить некие благоприятствия в жизни и быту, связанные с его существованием.

.Лишь Елена Андреевна не хотела его смерти бескорыстно, по-супружески, го-человечески. Неделин видел это и был рад, что она постоянно рядом. От других посетителей все чаще отказывался и, наконец, попросил никого к нему не пускать, кроме лечебного персонала.

Как же? А вдруг война? — спросила Елена Андреевна.

Ну и что?

Как же без тебя-то? Ты же председатель этого, как его. Комитета обороны.

А какой с меня, полудохлого, толк?

И то правда, — кивнула Елена Андреевна. Потом вздохнула:

А в общем, нам бы вместе помереть.

Она посмотрела на него печально, как бы даже завидуя: ты, мол, почти уже готов, а мне ещё предстоит мучиться, и к чему эта отсрочка?.. Неделин почувствовал в себе странное тяготение, но сказал себе: ни-ни, hp думай об этом, нельзя! Это же ужас — перейти в старушечье женское тело, —что, может, еще хуже самой смерти, стоит только представить…— нет, нельзя и представить этого! — И он вскрикнул, увидев перед собой лежащего старика с ввалившимися глазами, старик тоже разевал рот, но беззвучно.

Нет! — крикнул Неделин тонким женским голосом и потерял сознание.

Очнулся весь в поту, боялся открыть глаза. Решился это сделать лишь тогда, когда почувствовал себя лежащим. Увидел белое лицо Елены Андреевны.

Что это такое было-то? — прошептала она.

Что?

Непонятное что-то. Показалось… Будто я как в обморок упала, как шибануло меня чем-то… Будто лежу, как каменная…

Ничего. Ты иди, отдохни. Я посплю.

Поспи…

И настал момент, когда в Неделине вес возмутилось: с какой стати он должен принимать на себя смерть, предназначенную другому. Он, если хотите, даже не имеет на это права — ни морального, ни юридического. Слишком ответственная смерть, слишком не по чину будут похороны.

И он отдал приказ: найти человека по имени Виктор Запальцев родом из Саратова и срочно доставить к нему. Указал приметы и возможное место пребывания — тюрьма.

Нашли не в тюрьме, а в психушке, быстро доставили к Неделину — Он потребовал, чтобы при их беседе никто не присутствовал.

Вид у мнимого Запалъцева был лукавый и всепонимающий — как у настоящего маньяка.

Неделин сделал ему знак отключить телефон. Тот понял, отключил еще и радио, задумчиво посмотрел на провода пожарной сигнализации.

Вряд ли… — сказал Неделин.

А кто иx знает! — сказал двойник. И рукой (как бы хвастаясь своей молодой силой) оборвал провода.

Будем говорить, — сказал Неделин.

Есть о чем?

Без шуток у меня!

Какой строгий! Ты не цыкай, ты мне никто и звать никак!

Ты хоть понимаешь, что случилось? Понимаешь, что я — это ты?

Я — это я, — мудро ответил двойник.

Ты ведь сам виноват. Вспомни: ты посмотрел на меня, позавидовал, что у меня молодая красивая женщина, захотел стать мной и стал.

Но, однако, и ты захотел стать мной. Разве нет?

Пора восстановить справедливость. — сказал Неделин

— И всегда-то справедливость в таком виде, что её восстанавливают! — воскликнул двойник — Вот что: ищи дурака. Скоро у меня будет интересно? удовольствие: смотреть по телевизору собственные похороны.

Дикторы скажут, что умер великий сын великого народа. Объявят траур. Весь день — печальная музыка. Красиво! Увижу свою неутешную вдову. Фальшиво плачущих детей и внуков. Соратников, которые будут стоять с мрачными рожами, а один из них, тот, кто будет председателем похоронной комиссии, уже будет предвкушать, как завтра он займёт мой кабинет.

Ты, оказывается, не такой уж дурак. Для пожилого человека мыслишь довольно остро, — Неделин постарался сохранить равновесие духа.

Оттачиваю ум, — отпарировал бывший Главный. — Читаю мудрейшие книги. Ты читал «Тысячу и одну ночь»? Нет, ты не читал «Тысячи и одной ночи»! Несчастный человек!

Перестань юродствовать! Ты говоришь: увидеть свои торжественные похороны. А разве ты не знаешь, что бывает потом? Восхваления в адрес покойника умолкают через неделю. Через месяц о нём забывают. Через полгода опять вспоминают — для того уже, чтобы упрекнуть в ошибках. Через год всё чаще обвиняют в них. А через два-три года публично развенчивают, смеются, оплёвывают прах. Хочешь это увидеть?

Это уже ко мне не будет относиться.

Как же ты можешь? Как у тебя хватает совести — открещиваться от самого себя?

Не велик барин, и открещусь. Много книг ещё не прочитано.

И не будет прочитано! — придушенно закричал Неделин. — Ты света белого не увидишь! Я пока еще жив и имею власть! Через неделю тебя выкинут в тундре на снег на съедение росомахам!

Пугай, пугай! — посмеивался двойник.

Думаешь, не сделаю этого?

Я бы не сделал, Я людей любил. Серьёзно говорю. По-божьи: и хороших любил, и плохих любил. Плохие — то меня не подвели.

Ты негодяй! Я сейчас вызову…

Молчи, а то подушкой придушу. Не успеешь. Спокойно выйду, скажу, что ты велел меня пропустить, а себя некоторое время не беспокоить. Я буду нести впереди руку и говорить: «Её пожал Главный!» И это будет лучше всякого пропуска. Понял?

Постой. Давай без эмоций. Почему ты вообще решил, что я умираю?

Вижу. Чувствую.

Пусть так. Но неужели ты сам не устал от жизни? Ведь ты старик.

Я?

Ты плохо выглядишь. Это закономерно. Через полгода ты окончательно одряхлеешь и умрёшь. Бесславно! А тут… Ты не представляешь, как это всё… Ты умираешь, да, но как государственный человек! Ты чувствуешь значимость каждого сказанного тобой последнего слова. Это откликается в каждом болью и торжеством! Ты чувствуешь себя не просто умирающим человеком, а закрывающейся страницей истории. Пусть она будет перевёрнута, но её уже не вырвать, не вычеркнуть.