Я лишь пожала плечами и ответила:

– La vie[57].

Я посмотрела на часы. Пол ждал, что с минуты на минуту я объявлюсь в кафе «У Фуада» и мы вместе пообедаем. Поэтому избегая улиц, которые пролегали через центр сука, я кратчайшим путем добралась до узенького немощеного прохода, ведущего к центральным воротам. Выйдя за стены медины, я приготовилась отбиваться от своры назойливых торговцев, которые, как стервятники, налетали на всякого неподготовленного иностранца (особенно на одиноких женщин), но сегодня, когда один такой – потный толстый мужчина с традиционной елейной улыбкой на лице – приблизился ко мне и предложил: «Прекрасная леди не желает покататься на верблюде?», я просто выставила вперед ладонь, как регулировщик, и рявкнула по-арабски одно слово: «Imshi». Исчезни. В лице мужчины отразился испуг. А мне так стыдно стало. Я приподняла на лоб очки, показывая ему заплаканные глаза.

– Mes excuses, madame, – извинился мужчина.

– Je m'excuse aussi[58], – сказала я и поспешила к автовокзалу, уклоняясь от женщин, навязывавших расшитые льняные изделия, от малышей, продававших дешевые сладости, и двенадцатилетнего мальчишки на мопеде, зазывавшего меня: «Леди, леди…»

На автовокзале я минут двадцать простояла в очереди: почему-то все, мне казалось, слишком подолгу разговаривают с кассиром. Наконец я подошла к кассе и выяснила, что завтра рано утром отсюда идет автобус-экспресс до аэропорта Касабланки: отходит в 6.00, прибывает на место в 9.45. За 50 дирхамов я купила билет в один конец, и меня предупредили, чтобы я была на вокзале не позже 5.30 утра.

– Entendu, – ответила я. Ясно.

На самом деле теперь ясности не было никакой, ничто не поддавалось разумению. Меня снова затрясло. Я взглянула на часы: 2.18. Пол, наверно, недоумевает, куда я подевалась; может, пойдет искать меня в гостиницу. Или, напротив, решит, что меня куда-нибудь занесло, как это порой бывало. Я надеялась, что время на моей стороне. Вернусь в отель, соберу свои вещи, оставлю ему неопровержимую улику, короткую записку, и отправлюсь на долгую прогулку по побережью. А потом…

С одной стороны, мне хотелось сесть в такси у отеля, поехать на автовокзал и поменять билет на ближайший автобус до Касабланки. Но другая, более рациональная часть моего существа жаждала выложить Полу в лицо все, что я о нем думаю, потребовать от него объяснений. Пусть увидит, сколь чудовищно я опустошена, сколько всего он разрушил.

И к чему бы это привело? Я обвиняю, кричу. Он, как маленький ребенок, умоляет дать ему еще один шанс.

Почему нам всегда хочется отмщения, возмездия, хочется услышать длинную слезную арию извинений, хотя мы знаем, что это ничего не изменит? Нанесенный ущерб столь огромен, что вы оба никогда от него не оправитесь. Тогда к чему объяснения? Нужно просто взять и уйти.

Десятью минутами позже я вернулась в номер, подав десять дирхамов пожилой женщине в парандже, что стояла перед гостиницей. В прорези черного платка, скрывавшего ее лицо, я увидела сверкающие безумием глаза.

– Je vous en supplie… je vous en supplie, – шипела она. Умоляю, умоляю.

Я сунула ей в руку деньги.

– Bonne chance! – прошептала она. И, хотя женщина пожелала мне удачи, ее слова, произнесенные с присвистом, прозвучали как проклятие.

В коридоре отеля я столкнулась с горничной.

– Tout va bien, madame?[59] – спросила она, настороженно глядя на меня – видимо, опасалась, что я снова взорвусь.

– Ça va mieux, – солгала я. Уже лучше.

– La chambre est prête, madame. – В номере убрано.

Я поднялась наверх. Войдя в номер, долго и пристально смотрела на кровать, на которой мы каждый день предавались любви – страстно, самозабвенно, с надеждой на то, что…

Последние десять минут я все колебалась, склоняясь то к одной тактике, то к другой, но при виде постели решила прибегнуть к совершенно иной стратегии. Собрав свои вещи, я разложила на заправленной кровати все распечатанные документы: счет; отчет по кредитной карте с указанием суммы, которую Пол заплатил за операцию сверх той, что покрывала страховка; программное заявление врача о бесскальпельной деферентэктомии. Я хотела, чтобы Пол понял: его махинации раскрыты. Оставшись наедине с доказательствами своего предательства, он занервничает и…

И что? Как он поступит? Упадет на колени и будет молить о прощении? Но даже если и упадет, дальше-то что?

Пусть поплачет, пока не заснет. В одиночестве. Пусть поразмыслит о том, во что превратится его жизнь без меня.

Я взяла блокнот и написала:

Ниже черкнув свое имя, я бросила записку рядом с документами, которые веером разложила на кровати. Затем взяла шляпу от солнца, сумочку и покинула номер. Пронеслась мимо стойки регистрации. Ахмед, должно быть, почувствовал мое волнение.

– Что-то случилось, madame? – окликнул он меня.

– У мужа моего спросите, – крикнула я, не оборачиваясь.

Я устремилась на пляж. Шла опустив голову. Быстро шагала по песку, обходя погонщиков верблюдов и стариков, торгующих жареной кукурузой. Шла и шла, пока не достигла того места, где исчезали все следы внешнего мира. Я села, глядя на океан, через который я полечу завтра, прочь от жесточайшего разочарования, прекрасно понимая, что даже по возвращении домой мука не отпустит меня, будет жечь, словно злокачественная опухоль, давшая метастазы. Я могла лишь догадываться, какая жуткая депрессия ждет меня впереди. Во второй раз мне придется бродить по развалинам своего рухнувшего брака. Только теперь смириться с неудачей и предательством будет куда сложнее. Ведь я верила, а меня обманули.

Я дала волю слезам и проплакала долгих десять минут. Вокруг не было ни души, никого, кому пришлось бы со смущением и неловкостью наблюдать за мной. Здесь мое горе тонуло в шуме прибоя. Когда рыдания стихли, я задумалась: И что теперь? Поеду домой. Вернусь к работе. Как говорится, попробую склеить осколки своей жизни. Меня ждет самое жуткое, калечащее одиночество. Я безумно ненавидела Пола, но с содроганием думала о том, что он для меня потерян. И на что это похоже? Почему я тоскую по человеку, который обманул мое доверие? Почему мне так не хватает Пола именно в тот момент, когда я решила навсегда уйти от него? Почему меня раздирают противоречия?

В сознание начинало проникать чувство вины, хотя я понимала, что у меня нет причин чувствовать себя виноватой. Ведь это меня обманули. Это мне приходится бороться с отчаянием и болью, вызванными предательством близкого человека. Это я сижу здесь, на североафриканском побережье, сижу одна и переживаю, что, возможно, я впала в крайность, когда в ярости писала ему записку.