На третий или, может, четвёртый день после похорон явился граф Монтелон, выказывая преувеличенное почтение.

– Вы хорошо знали моего мужа? – спросила она.

Граф поведал, что капитан Форнье был истинным джентльменом «старой школы». Осторожно, как кот, распутывающий моток пряжи, Монтелон заявил, что он, конечно, не хотел бы навязываться, но, учитывая обстоятельства (ведь её супруг служил клерком в «L’Ancien regime», не так ли?), он может предложить реальную помощь вдове Форнье. Он немного занимается покупкой-продажей. У миссис Форнье есть служанка. Как там её зовут?

Соланж не могла сказать имени. Назвать Руфь значило открыть больше, чем хотелось бы Соланж. Она покачала головой:

– Нет, месье. Её сейчас здесь нет.

Монтелон улыбнулся, и Соланж подумала, что лучше бы ничего не говорила. Неужели она сбежала? Он мог бы навести справки. И порекомендовать надёжных охотников за рабами, которые гарантированно приведут к нему добычу. Бывает, что те продавали пойманных рабов, не ставя хозяев в известность. Дамам невдомёк, насколько изворотливы могут быть мужчины…

– Она не сбежала, – нашла в себе силы сказать Соланж. – Я не нуждаюсь в ваших услугах.

– Ну почему же, мадам. Только представьте…

Он не отступался, пока Соланж не выпроводила его, после чего сразу направилась к Неемии.

Руфь видели на рынке, но никто, казалось, не знал, где она ночевала. Ну конечно, он расспросит. И будет осмотрителен. Ох уж этот граф.

На следующее утро или, может, через день слуга Эванса принёс письмо.

Дорогая Соланж!

Примите мои искренние соболезнования. Ваш супруг был более храбрым человеком, чем я.

До этого ужасного события я не придавал значения обычаям южан. И отдал бы что угодно, чтобы оставаться в прежнем неведении!

Я знаю, что вы благоразумная и целомудренная женщина, и уверен, что вы не принимаете близко к сердцу злобные слухи, которые дискредитируют лишь самих сплетников, а не невинную даму!

Как вы понимаете, я не могу вас навещать. Но всегда готов оказать вам материальную помощь. Вы можете рассчитывать на Неемию, как на надёжного посредника.

Я, как и вы, скорблю по капитану Форнье. Он не стал стрелять, в то время как мог бы убить меня наповал.

Ваш покорный слуга, Уэсли Роберт Эванс

На Соланж обрушилось осуждение саваннского общества. Мистеру Эвансу был брошен вызов, а, как знал каждый ребёнок в Джорджии, янки не отличаются здравомыслием. Бесстыдное поведение жены покойного капитана «посеяло зёрна трагедии» (как удачно выразилась Антония Севье), и некоторые шутники (скабрезно подмигивая) прозрачно намекали, мол, неизвестно, какие ещё «семена» были «посеяны».

Лучшая часть саваннского общества была уверена, что Соланж поддержала роковой вызов своего супруга, чтобы уступить его место убийце, своему любовнику-янки.

По иронии судьбы Уэсли Эванс, напротив, вызывал одобрение, как джентльмен, который стрелялся. Уэсли не придавал этим комплиментам ни малейшего значения и порой отвечал на них в таких выражениях, которые могли привести к новому вызову на дуэль, если бы не исключительные обстоятельства и репутация помешанного янки. Непрошеные комплименты уступили место уважительным поклонам, приподниманию шляп и понимающим взглядам. Уэсли с головой погрузился в работу. Каждый судовладелец и плантатор в Низинах вскоре знали его в лицо. Фонари в офисах «Робийяр и Эванс» горели до поздней ночи.

Никто не удивился, когда гостиничный портье обнаружил графа Монтелона мёртвым в его номере. Поначалу, судя по страдальческому выражению лица покойника, заподозрили отравление, но старший по смене заверил, что граф в тот вечер ничего не ел на ужин, удовольствовавшись одним собственноручно очищенным апельсином.

Когда Руфь вернулась домой, Соланж спросила:

– Ты знала, что Огюстена убьют?

Руфь отвела глаза:

– Я вижу некоторые вещи.

– Где ты была?

– Я должна была перевести дух, – и отчаянно повторила: – Я должна была перевести дух!

Она дотронулась ледяным пальцем до щеки своей госпожи.

– Вы выйдете замуж за того человека. Да-да. Лучше пусть вас клянут за то, что вы сделаете, чем за то, чего вы не делали.

Когда Соланж вышла замуж за Уэсли, Антония Севье, в свою очередь, заявила, что та поступила так, чтобы выказать своё презрение мнению добропорядочных граждан, и впоследствии Соланж сама придерживалась такой версии, поскольку не могла понять и признать, как всякая хорошо воспитанная юная леди из Сен-Мало и тем более дочь Эскарлеттов, свою необъяснимую, доводящую до слабости в коленях поспешность, с которой они с Уэсли сбежали с официальной свадебной церемонии в свою супружескую спальню.

Второй муж Соланж оказался столь же практичным и решительным, как и она, но относился к этому с юмором.

– Когда Господь взирает вниз с небес, – говаривал он, – Он видит кишащий муравейник, где не отличить богатого муравья от его слуги.

– Пенни всегда остаётся пенни, – фыркала Соланж. – В муравейнике или на небесах.

Через два года и девять месяцев у миссис Уэсли Эванс родилась здоровая дочка, Полина. На крестины малышки и праздничный приём по этому случаю в доме у Эвансов явились молодые жители Саванны, не заинтересованные в старых скандалах, о которых помнили лишь важные особы ушедшего века со своими устаревшими манерами.

Когда Соланж предложила Руфи стать нянюшкой для Полины, Уэсли воспротивился этому:

– Неужели у каждого ребёнка, родившегося на Юге, должна быть нянька-негритянка?

– Няни дают возможность дамам больше ласкать своих спутников жизни, – ответила Соланж, игриво улыбнувшись, что не одобрил бы ни один из Эскарлеттов.

Уэсли откашлялся:

– Руфь слишком мала.

– Цветные созревают быстрее белых. Руфь уже женщина, а не ребёнок.

– Ни разу не встречал таких, как она. Хоть дождь, хоть град, хоть ветер, светлые полосы, тёмные… А у нашей очаровательной Руфи улыбка не сходит с лица.

– А ты против?

– Я бы очень хотел узнать, что творится у неё в голове.

– Никогда не узнаешь, дорогой. Уж поверь.

И Руфь была приставлена к малышке для естественного воспитания, а мать Полины дарила нежные ласки своему мужу, к взаимному удовольствию обеих сторон.

После отмены эмбарго («проклярго!») Уэсли надеялся, что продажа хлопка пойдёт в гору, но британские и американские политики препятствовали экспорту хлопка вплоть до 1812 года, когда была объявлена война с Британией, которая никак не могла поверить, что Соединённые Штаты больше не являются её колонией.

Подхватив какую-то болезнь в первых числах августа, Луиза Робийяр и её дочь Клара скоропостижно скончались и были похоронены 8 сентября 1812 года. Убитый горем, Пьер предложил свою долю компании «Р-и-Э» партнёру. Благодаря брачному договору, охотно подписанному Уэсли, Соланж осталась в статусе femme sole, но она и дня не думала, прежде чем предоставить мужу капитал для выкупа доли Пьера.