Позвала ее.

Здесь я сделала паузу, чтобы слушатели вспомнили все свои невозможные любовные страсти. Я не знаю, почему это сделала, но интуитивно я чувствовала, что это необходимо, что это позволяет мне управлять аудиторией. Я, видимо, передавала их желание и тоску, потому что меня саму терзала тоска по Клеиде и Алкею. Мое отчаяние питало мое пение.

Я бы предпочла увидеть прекрасное лицо

Моего возлюбленного,

Чем лидийские колесницы

И тяжелую пехоту.

В горле у меня перехватило — я вспомнила о своих недавних утратах, и аудитория почувствовала это. Я стала их обездоленной, тоскующей частью. Я чувствовала, как бьются их сердца, — и мое билось в унисон с ними. Хотя я и прорепетировала все мои песни перед симподием, какие из них следует петь, я решила, только увидев публику и проникнувшись ее желанием. Я даже импровизировала для них. Они вожделели к юным девочкам? Я спела про юных девочек. Им снились розовощекие юноши? Я спела о них. Они мечтали о мужьях для своих дочерей? Я ошеломила их эпиталамой. Я задевала их за живое вот этим рефреном:

Замерли луна и Плеяды. Полночь, утекает время. Я одна лежу в моей постели.

И они наградили меня громом аплодисментов. Позднее, смешавшись с гостями, я была поражена, когда поняла, как хорошо удалось мне передать их чувства.

— Ты выразила мои сокровенные мысли, — сказала одна женщина.

— Нет, мои! — перебил ее муж.

— Для меня большая честь говорить вашими словами, — ответила я.

Так оно и было. Но еще я думала о золоте.

Кир из Сард с каждым разом стал увеличивать плату за мои представления. И чем больше он запрашивал, тем выше ценились мои представления. Хозяева хвастались перед приглашенными суммами, заплаченными за мое выступление. Высокая плата за меня была для них предметом гордости.

Но Афродита являлась мне все реже и реже. Я знала, что она сердится. Я получила свой дар, чтобы чтить ее, а не зарабатывать золото. Я знала, что она отомстит, но не могла представить, какой будет ее месть. Она уже наказала меня, лишив дочери и Алкея. Что еще могла она сделать со мной? Я дрожала при мысли о том, каким может быть ее гнев.

Чему может научиться поэт? Искусству очаровывать. Мы любим богов за их способность очаровывать и пытаемся призвать их, подражая этой способности. Мы воскуряем благовония, произносим заклинания, чтобы стать похожими на богов, чтобы привлечь их. Но если мы руководствуемся ложными мотивами — желанием получить блага, а не благочестием, боги понимают это. И мы утрачиваем способность привлекать вдохновляющих нас муз.

Я знала все это, но гнала от себя подобные мысли, как гнала — без всякого успеха — мысли о моей маленькой Клеиде и возлюбленном Алкее. Подстегиваемая желанием заработать побольше золота, чтобы защитить себя, я шла на поводу у Кира. А может быть, мне просто нравилось выступать перед публикой? Собственное пение действовало на меня как дурман. Каждый раз завораживая толпу, я завораживала и себя. Возможно, их смех, их крики восторга были для меня дороже золота. Когда перед моим представлением подметали пол, когда я брала свою лиру и прочищала горло, когда я видела замерших в предвкушении зрителей, я уносилась в другой мир. Да, верно, исполняя свои песни, я чувствовала себя равной богам, потому что могла управлять чувствами слушателей. Я казалась себе такой же могущественной, как Афродита. Мне казалось, что я владею ее чарами. Я пела о ней, но втайне пела о себе.

Эта многажды цитируемая строка — «Я не надеюсь до неба дотянуться» — была сочинена в приступе раскаяния, после выгодного выступления на одном из сиракузских симподиев. Это было вечером перед отплытием в Дельфы, и я чувствовала отвращение к себе — такой, какой я стала.

— Я начала с почитания богов, — сказала я Пракс, — а теперь я чту золото. Уверена: должно случиться что-то ужасное.

— Что может быть хуже того, что уже случилось? — спросила Праксиноя.

Путешествие в Дельфы было трудным. Нас задерживал туман. Шторма трепали наше судно. Боги швыряли его, словно щепку. До этого я не замечала, что подвержена морской болезни, но меня тошнило.

Мы все слышали песни бардов о похождениях Одиссея, вот только женщины в легендах наших прародителей сидят дома за ткацким станком. Пенелопа ткет и распускает саван. Елену похищают по любви. Но назовите мне хоть одну женщину, которая отправлялась бы странствовать в поисках мудрости. Эта женщина — я.

От Тринакрии до Дельф лежал бушующий открытый океан без единого островка. Причалить к берегу, остановиться на ночлег, пополнить припасы и отдохнуть не было возможности. В ту ночь небо затянули тучи и капитан не мог вести корабль по звездам. Вскоре мы поняли, что он понятия не имеет, где мы находимся. Мы вполне могли закончить наш путь в царстве Аида, а не в Дельфах.

Хуже того, капитан и матросы прослышали, что у нас много золота, и решили во что бы то ни стало заполучить ого, а меня бросить в море. Когда я сказала, что все мое золото осталось в Сиракузах, они не поверили.

— Ты наверняка и с собой прихватила золотишка, — сказал капитан.

— Слишком мало, чтобы ты остался доволен. Но если ты доставишь меня назад в Сиракузы живой и невредимой, я покажу тебе мое богатство и дам столько, сколько пожелаешь.

Они стали спорить, кто-то кричал, что я хочу их обмануть. Но тут вмешался Кир. Он снял все свои золотые побрякушки и пообещал прибавить по возвращении в Сиракузы. Думаю, они никак не могли прийти к общему мнению. Капитан пытался убедить их принять план Кира, обещая им безмерное богатство, если они вернутся в Сиракузы. Однако обещать это было легче, чем выполнить. Поднялся сильный ветер, и начался лютый шторм. Все планы были забыты, и теперь мы изо всех сил цеплялись за корабль, чтобы только остаться в живых.

Я думала, уже знаю, что такое бурное море: мне довелось повидать его у Пирры, на пути в Сиракузы, у Мотии. И только теперь познала я в полной мере мощь Посейдона. Корабль так накренялся, что с каждой волной кто-нибудь оказывался за бортом. Я держалась изо всех сил, сопротивляясь волнам, но осталась на палубе только потому, что обвязала ноги веревками. Алкей научил меня этому, и веревки спасли мне жизнь.

Капитана и большинство его людей смыло за борт. Они оказались в воде с карманами, набитыми золотом Кира, которое не могло их спасти.

«Морское дно, наверное, — подумала я, — все устлано золотом и костями тех, кто утонул, ныряя за ним».

ЗЕВС: Вот здесь я бы и дал ей погибнуть… совсем неподходящая героиня…

АФРОДИТА: Тебе не хватает терпения. Если ты позволишь мне закончить историю этой женщины, она станет легендой на три тысячелетия.

ЗЕВС: Я не вижу смысла…

АФРОДИТА: Ты никогда не видишь смысла в жизни женщины, если только она не носит твоего ребенка.

ЗЕВС: Я и сам мог бы это сделать. Утопи Сапфо и отдай мне Клеиду. Я вставлю ее себе в бедро, чтобы она родилась заново, и тогда мы начнем ее историю.