Операция у Андрея прошла успешно. В четыре часа ночи или утра? Совершенно обессиленный Орлов, не раздеваясь, рухнул на диван в ординаторской и моментально погрузился в сон. Шедший следом за ним из операционной доктор Топорков отметил про себя, что прежде чем погрузиться в царство Морфея, Василий Яковлевич, проведал своих спящих девочек и заглянул к только что прооперированному им Андрею. Мама сидела возле сына на стуле, и выгнать ее из палаты никто так и не решился…

За окном громыхнуло и из просвинцованного, затянутого грозными облаками неба полился дождь. Несколько капель через распахнутое окно попало на лицо доктора Орлова. Он инстинктивно провел по нему рукой и проснулся. Взглянул на часы и тут же вскочил с дивана. Проспал! Полчаса, как начался рабочий день. Оглядевшись, Орлов увидел стоящие в углу туфли Платова. В шкафу висела его одежда. Ох, он присел на стул.

– Доброе утро, – в дверь просунулась бритая наголо голова Сергея Геннадьевича, – проснулся? Наслышан о твоих ночных подвигах. Молоток. А чего меня не позвал?

– Кто-то из нас должен был нормально выспаться, – прикрывая рот ладонью, широко зевнул Василий Яковлевич.

– А-а-а, я думал, не доверяешь.

– Прекрати говорить глупости. А где народ? Пора планерку проводить.

– А я уже ее провел, – хитро улыбнулся напарник. – На отделении в столовой. Мне еще по дороге о твоих геройствах рассказали.

– Кто?

– Не важно. Важно, что теперь вся больница гудит, что ты свою Машеньку спас. Ну вот, я и решил тебя не будить. Собрал народ наверху.

И как обстановка? – поинтересовался Орлов, выуживая из ящика своего стола дежурную зубную щетку и тюбик с зубной пастой.

– Твои – Машенька и верзила этот – ничего, а Демидов и Штольц из десятой температурят, под тридцать девять к вечеру набежало и утром «свечку» выдали.

– Надо им швы на коже распустить – воспалились. Намеревался же еще вчера, но руки не дошли. Ладно, я сейчас себя быстро в порядок приведу, и рванем на обход….

– Папа, папа, ты куда запропастился? – обрадовалась Машенька, как только Орлов вошел к ней в палату. – Я уже с утра не сплю. Там дождик за окном тарабанит, не дает спать.

– Я работал, доченька, – улыбнулся Василий Яковлевич. – Как твой животик? Болит? Дай я его посмотрю.

– Не-а, – замотала головой девочка, задирая ночую рубашку, – уже почти и не болит. Если только самую капельку, когда поворачиваешься.

– Так работал, что вмятина на подушке еще не прошла, – недовольно пробурчала Виолетта, глядя на склонившегося над кроватью мужа. Ей сегодня неудобно было спать вдвоем с дочерью на узкой кровати, а перейти на соседнюю наотрез отказалась. Так и промучилась до утра.

– И тебе доброе утро, любимая! – кивнул жене Василий Яковлевич, стараясь не замечать ее явное брюзжание. – Как вам спалось на новом месте?

– Что за идиотский вопрос, Орлов? – Виолетта вылезла из-под одеяла и откинула назад свои взъерошенные волосы. – Как можно спать на таких узких кроватях? Машенька тоже всю ночь проворочалась. Здесь, наверное, одному Филе было спать хорошо. Как тут у вас больные спят?

– Виля, поверь, это лучшая палата. В других и вовсе по шесть – восемь человек лежат.

– Ты мне зубы не заговаривай, а скажи, сколько нас здесь еще продержат?

– Да, папа, сколько нас еще здесь продержат?

– Посмотрю на перевязке, если настораживающих моментов не будет, то дня три.

– Три дня?! – вскинула на него глаза жена.

– Виля, это не обсуждается! – жестко прервал жену Василий Яковлевич. – Будет лежать столько, сколько потребуется. И не нужно возражать, – затем посмотрел на надувшиеся губки Машеньки, смягчился и добавил: – ей нужно антибиотики покапать в вену. Ты же не собираешься этим дома заниматься?

– Папа, а капать не больно?

– Нет, маленькая, не больно. У тебя вон в ручке специальная штучка стоит – называется периферический катетер, через него станут лекарство капать.

– Эхе-хе, – вздохнула Машенька. – Надо, так побудем.

– Ладно, девчонки, я пойду, а то меня народ заждался. На обход ждут.

– Папа, а народ это один дядя Сережа, – состроила плутоватую рожицу Машенька.

– Нет, там еще тетя Таня, наша старшая сестра, с нами пойдет.

Орлов подмигнул дочери, развернул лежащего возле нее почему-то вниз головой Филю, и, не глядя на жену, направился к выходу. Взявшись за ручку, он спиной ощутил легкое касание женской руки.

– Вася, ты сердишься? – Виолетта прижалась к его спине и губами коснулась шеи.

– Немножко. – Орлов повернулся к жене и нежно прижал ее к груди.

– Браво, браво, родители, – зааплодировалла им Машенька. – Не нужно ссориться.

– А мы и не ссорились, – улыбнулась Виолетта, – правда, Орлов?

– Абсолютная правда! – поддержал жену Василий Яковлевич и подмигнул дочери.

– Ты меня извини, – тихо сказала Виолетта, я вела себя, как дура. Ты измотанный, не выспавшийся, а я еще на тебя бочку гоню. Просто я так перенервничала вся. Да еще эта дурацкая кровать. Не сердись, пожалуйста. И спасибо тебе за дочку! Спасибо, Орлов!

– Я не сержусь, что ты, – Василий Яковлевич посмотрел ей в глаза и провел пальцем по спутанным волосам, – я все понимаю. А кровать посмотрим пошире. И вообще, если рана не воспалится, и Машенька не будет температурить, то послезавтра отпущу вас домой. В конце концов, там такие швы наложены, которые не нужно снимать.

– Как не нужно? – вскинула брови кверху жена.

– Они из рассасывающегося материала, сами рассосутся.

– Ой, еще и швы нужно будет снимать? – вытянула шейку Машенька.

– Нет, папа говорит, что не нужно, – посмотрела на дочку Виолетта, а после с укоризной добавила: – И подслушивать нехорошо, особенно когда, взрослые разговаривают.

– Я не подслушивала, вы так громко разговаривали, – оттопырила нижнюю губу девочка.

– Все, я побежал, – Он чмокнул жену в щеку.

– Вася, так ты нас выпишешь, если все нормально будет?

– Обещаю! Если все будет протекать без воспаления, я выпишу послезавтра!

Доктор Орлов сдержал данное им жене слово и выписал Машеньку ровно через три дня.

Официально, по паспорту, он значился как Игнат Ильич Багров. Однако все знакомые и родные, включая домашних, к нему обращались уважительно: «Ильич». Никто уже толком и не помнит, когда повелось, что официальный Игнат Ильич стал для всех людей просто Ильичем. Он ничуть не обижался, привык. Да и чего обижаться, когда тебе уже чуть за семьдесят лет, и ты уже трижды дедушка и пока один раз прадедушка.

У сына Николая трое своих детей: двое отвязных сорванцов – пока еще школьников Вадик и Славик, и старшая внучка Верочка, двадцати трех лет, подарившая папе Николаю внучку, а стало быть, Игнату Ильичу правнучку Сонечку. Ей недавно три годика исполнилось. Чудная непоседливая девочка с небесно-голубыми глазами и мягкими льняными волосами, заплетенными заботливой маминой рукой в две смешные тонкие косички, топорщившиеся в разные стороны от ее милой головки и увенчанные большими розовыми бантами. Когда Сонечка бежала или быстро шла, ее банты забавно подпрыгивали в такт ее энергичным движениям. Ильич очень любил наблюдать, как оживают правнучкины банты. Любил он свою семью, а правнучку Сонечку любил больше всех. Чего тут греха таить. Да и как ее не любить, если она самая младшенькая в их большой и дружной семье.