Кто бы захотел так же посмотреть на меня, затаившуюся тигрицу, в таком же романтичном уединении? Никто, с горечью подумала я. Чувствуя себя всем чужой и никому не нужной, я отошла от бара и подсела к мужчинам.

Я выбрала тиковое кресло напротив Керка, так что каждый раз, отрывая взгляд от книги, он не мог не направить его на меня. Скрестив ноги и выставив их как можно дальше, я положила руки на колени и сидела замерев в ожидании. Тигрицы могут ждать долго. Дэн попытался продолжить разговор, начатый за столом, но я его не поддерживала, и слова потихоньку иссякли.

Нарушил тишину Джи Ди, принявшись обсуждать с Дэном какие-то технические детали завтрашних съемок.

Не знаю, сколько времени прошло, а мы с Керком так и сидели молча друг против друга, как бы ведя некий поединок. По его лицу я ясно читала, что он решил не обращать на меня ни малейшего внимания. А я была столь же решительно настроена пробиться сквозь его панцирь и заставить его взглянуть на меня как на женщину. Я ему не какой-то неодушевленный предмет. Не мебель! Только так, проколов его скорлупу, я могла заставить его признать меня равной.

Спустя некоторое время Джи Ди удалился спать, а затем Дэн, бросив на меня какой-то встревоженный взгляд, последовал за ним.

Керк и я продолжали сидеть. Напряжение, витавшее в воздухе, продолжало расти и стало для меня почти осязаемым. Я знала, что Керк тоже его чувствовал. Уже одно то, как он пытался избежать даже случайного взгляда в мою сторону, убедительно свидетельствовало об этом. Я бы не удивилась, даже не вздрогнула, если бы он вдруг закричал на меня.

Но когда он наконец поднял голову от книги и встретился со мною взглядом, его удивление было почти неподдельным.

— Что-то случилось, мисс Пауэлл?

— Нет, конечно. А разве что-то должно было случиться?

— Вы будете рады узнать, что Че Муда прекрасно себя чувствует?

— Я рада.

— Ну, хорошо… — Керк подавил зевок и аккуратно положил в книгу яркую закладку. — Довольно поздно, не так ли?

Я откинула голову на спинку кресла, зная что в такой позе подчеркивалась каждая линия моего тела.

— Собираетесь спать, мистер Керк?

— Разумеется. — Ответил он и поднялся, взглянув на меня вскользь. — Это был длинный день.

— Но и ночь впереди длинная. — Я глубоко вздохнула. — Рискнёте остаться?

Не отрывая от меня глаз, Керк медленно опустился в кресло. Он так же, как и я, ощущал нашу взаимную враждебность.

— Ну что ж, мисс Пауэлл…

— Ну что ж, мистер Керк, — отозвалась я. — Неужели вы даже не намерены поинтересоваться, почему я сказала это.

— Я полагаю, на то была причина.

— Я тоже полагаю. — Я сделала вид, что раздумываю. — Давайте посмотрим, что же это за причина. Может, это произошло от того, что мне нравится слышать звучание моего собственного голоса. Может, от жары. Может, от того, что я хотела увидеть достаточно ли в вас мужества принять вызов.

— Ну, и как, я выдержал экзамен?

— О, великолепно, великолепно, как и все, что вы делаете, я уверена.

Теперь, когда мы оба пошли играть в открытую, во мне пробудилась какая-то странная потребность, вызванная то ли жарой, то ли выпитым спиртным, то ли чувством разочарования: бездумно говорить все, что придет в голову.

Казалось, что все правила приличия и вежливого светского тона отменялись на то время, пока мы оставались вдвоем в этой полутемной комнате.

— Я понимаю, мисс Пауэлл, что каким-то образом я умудрился вывести вас из себя. Извините.

— За что? Если вас беспокоит, что вы не всегда вели себя, как безупречный джентльмен, забудьте об этом. Никто не требует от вас сдавать клубную карточку. Уж если кто и вел себя здесь как последняя стерва, так это была я. Готова честно признать это перед всеми. Но кроме вас, это вряд ли кого еще заинтересует.

— Ну, я бы воздержался от таких определений, — возразил Керк.

— Почему же? Может быть, именно здесь и зарыта собака. Возможно, вы и сами так думаете обо мне, но стесняетесь сказать мне прямо в глаза. — Я подалась вперед и оперлась подбородком на кулаки. — Мистер Керк, вы хоть что-нибудь денное в своей жизни сделали?

На такой вопрос в общем-то нет ответа. Это равноценно тому, как если бы кто-то спросил: «Ты уже перестал бить свою жену?»

Керк отреагировал почти так же, как большинство мужчин в подобной ситуации — холодно спросил:

— Что вы имеете в виду?

— Я хотела уяснить, почему вы собственно такой? Взгляните на себя и попробуйте убедить меня, что живете, как нормальный человек. Вы здесь один, без родных и близких… Неужели это вам все равно? Неужели вам не бывает одиноко вдали от жены и детей, как другим мужчинам?

Я ожидала всего, но только не того, что услышала.

Он тихо спросил:

— А почему вы думаете, что я нахожусь вдали от жены и детей?

— О, — воскликнула я, откинувшись в кресле. — Так у вас есть семья… жена?

Я была так уверена в их отсутствии у Керка, что прозвучавшие слова вызвали у меня странное разочарование. Тут я вспомнила фотографию в его спальне.

— У меня была семья, — сказал Керк, и голос его был ровен. — Они похоронены за домом. Моя жена и двое детей — мальчик и девочка.

— Извините, — пробормотала я. — Я не знала. Это дело рук бандитов?

— Нет. Их убили японцы в самом начале оккупации. Я был тогда в Сингапуре по делам. В войну такая судьба постигла многие семьи.

Я приготовилась посочувствовать ему, даже извиниться за свой неуместно шутливый тон и бестактность. Но в его голосе не было и намека на печаль или страдания, и от этого моя ненависть к нему вспыхнула с новой силой.

— И только потому, что подобное случилось со многими, вы смогли забыть об этом как о чем-то совершенно неважном?

— Предотвратить это я был бессилен. И что-либо изменить потом — тоже.

Он вытащил из кармана одну из своих черных, покрытых цикорием манильских сигар и внимательно рассматривал ее.

— А каким бы вы хотели меня видеть, мисс Пауэлл?

— Немного более человечным.

— Разве бесчеловечно, если через десять лет слезы скорби высыхают? — Его пальцы, зажигавшие сигару были тверды, как камень. — Жизнь всегда дает свои собственные ответы на все вопросы, даже если они нам и не нравятся. Спроси меня кто — хотел бы я возвращения в этот мир моей семьи, я не уверен, что сказал бы «да». — Его рот слегка скривился под кустистыми усами. — Вы считаете это бесчеловечным?

— Если вам интересно мое мнение, то да.

— Но разве человечнее было бы обречь молодую женщину и двух маленьких детей на жизнь в Малайе в этот проклятый богом год только ради удовольствия одного человека? Изводить жену постоянной мыслью, что каждое расставание с мужем может стать последним? Запереть детей в небольшом доме в страхе, что они выбегут из него и будут играть и смеяться, как их сверстники, и почти наверняка будут убиты? Я спрашиваю вас, мисс Пауэлл, это та жизнь, которую, по-вашему, я мог бы им пожелать от всего сердца?