Алла подавилась и закашлялась.

— Да, скандал был знатный, на всю жизнь я его запомнил. — Олег поежился. — Папа шмякнул о пол диктофон, впервые схватился за ремень… До сих пор не по себе при этом воспоминании делается.

Аллочка справилась с кашлем и подхватила:

— Папа никогда нас не бил, но тогда брату досталось по полной за то, что решил его слова записать. Как он кричал! Прямо орал на него.

— Отец вообще не отличался кротостью нрава, — вздохнул Олег, — взрывался по поводу и без оного. Причем чаще было последнее. Визжал: «Неуважение к человеку, который лентяев-лоботрясов содержит, преступно!» Из-за ерунды на метле летал. Войдет в столовую, где я чай пью, глянет на меня — и хренак тарелкой об пол и ну выступать: «Почему не здороваешься со старшими?» А я просто не успел кусок проглотить, не мог ничего сказать с полным ртом. Редкий вечер в тишине проходил.

— Злился отец бурно, — подхватила Алла. — Если поссориться решил — не остановится, ему любой повод годился. Увидит, что на кухне из крана вода течет, а мама у холодильника стоит, и давай возмущаться: «С ума сошла? Закрути сейчас же! Ты денег не зарабатываешь, а мои в трубу спускаешь». И чего из-за воды бухтел? Раньше ведь ее расход не учитывали. Потому бесился, что просто дерьмо в нем в очередной раз забродило. Еще он ненавидел, когда во дворе фонари горели. Придет домой и сразу вопит: «Нина! Жжешь деньги!» Но это хоть понятно, счетчик киловатты наматывал. Только ведь недорого все было, и папа хорошо зарабатывал. А уж Боня его…

Алла засмеялась:

— Гадючий попугай! Летал по его комнатам, гадил где хотел, Эллу и маму больно клевал, когда они убирать заходили, жрачку свою по всему кабинету расшвыривал. Но папа с ним сюсюкал. После смерти отца Элка птицу кондитерше отдала, вроде как на память о Геннадии Петровиче, а на самом деле ей надоело грязь за пернатым убирать. Хорошо хоть дрянь летучая только по комнатам отца планировала, он в дом Боню не выпускал, боялся за своего любимчика. Папа попугая больше, чем нас, своих детей, любил.

— Раньше вы рассказывали, какой ваш отец был хороший, всем вкусную картошку жарил, — не выдержала я.

Алла скорчила мину.

— Ага, бывало и такое. Настроение у папаши менялось быстро. Иногда он был душка. Придет домой веселый, сковородку на огонь поставит, маме скажет: «Не зуди, дай детям нормальную еду поесть», и картошки вкусной пожарит. Но чаще он был мрачный, запрется у себя и сидит, носа не высовывает. Я его понимала, мать кого угодно разговорами о правильном образе жизни достать может. Она-то не работала, дома сидела, а папа приедет из университета, всем видно: он на взводе, лучше не лезть к нему. А мамаша давай гундеть: «Геннадий Петрович, не кури!» Отец на нее наорет и к себе убежит, к попугаю молчаливому. И он был экстрасенс!

— Лечил людей? — с сомнением спросила я.

— Нет, мысли читать умел. — Алла усмехнулась. — Мама пыталась скрыть от отца наши мелкие шалости. Собственно, ничего плохого мы в детстве не делали, но учились не ахти. У матери был заведен «час правды». Она, психолог доморощенный, вычитала в каком-то журнале, как со школьниками себя вести надо, и внедрила это в жизнь. Каждый день после ужина нам предписывалось по очереди являться к ней в спальню. Сначала шел Олег, затем я, Катя последняя. Мать усаживалась в кресло, ребенку велела устроиться напротив и торжественно произносила: «Между нами не должно быть секретов. Рассказывай честно, как день прошел. Если набезобразничала, доложи сразу. Я сохраню это в тайне, папу и бабушку расстраивать не стану. Но мне надо все знать. Начинай. Да не вздумай соврать, сразу ложь учую». Ну мы и принимались каяться: украли из буфета банку варенья, разбили вазу, списывали на контрольной… Мама нам грехи отпускала, на том все и заканчивалось. Но вот что интересно. Папа как-то про все наши проступки узнавал: и про варенье, и про вазу, и про списывание на контрольной. Сразу никого не наказывал, но когда ему в брюки бешеная муха залетала, обязательно детям аутодафе устраивал. А мы голову ломали: ну как отец правду выяснил?

— Ну это просто, — улыбнулась я, — ему жена докладывала.

— А вот и нет, — возразила Алла. — Ей он больше всех тогда по башке стучал, вопил: «Хотела скрыть от меня гадости? Не вышло! Имейте в виду, я все всегда знаю!» Маманя рыдать начинала: «Прости, прости, я не хотела тебя нервировать». Говорю же, экстрасенс он был.

— А у нас дома тишина, как в могиле, висела, аж в ушах звенело, — неожиданно сказал Виктор. — Мой отец никогда не дебоширил, всегда молчал. Даже когда мама умерла, ничего не сказал. На мой взгляд, лучше, если орут, отношения выясняют.

— Просто ты с родителем-психом не жил, — хмыкнул Олег. — Не говори о том, чего не знаешь.

— Мама отца раздражала, — продолжала Алла, — да, он ее еле переносил, и нам из-за этого доставалось. Сядем ужинать, на столе мерзость на пару, папа же любил жареное, с корочкой, сочное, жирное. Ковырнет капусту вилкой, и давай по детям глазами шарить. У меня сразу желудок в колени падал, я понимала, сейчас разбор полетов стартует. Он к матери не всегда вязался, зато нам постоянно доставалось из-за нее. Единственным человеком, на кого отец никогда не орал, была Елизавета Гавриловна.

— Бабушка к зятю хорошо относилась, — согласился Олег. — Папа умер шестого октября, в тот день дождь лил не переставая. После похорон мама хотела разобрать его комнаты, но Елизавета Гавриловна не позволила, сказала: «Сама займусь. Не лезь, ты глупая, выкинешь что-нибудь нужное». И почти месяц потом каждый день в помещении, где жил папа, порядок наводила. Сама ковры скатала, занавески сняла, все в химчистку отдала, а потом на место вернула. Библиотеку книга за книгой просмотрела, и бумаги в столе… Она почти ничего не выкинула, оставила и книги, и картины, и всякие мелочи. Только личные вещи отца в церковь отнесла. Бабушка строгая, суровая, от нее я даже в детстве поцелуя или ласки не ждал. Но зятя она любила. Правда, это только после смерти папы понятно стало. А при жизни теща иногда такой на него взгляд бросала, что отец передергивался.

— Нина Анатольевна Геннадия Петровича обожала, — завела Элла, — поэтому и заботилась о его здоровье. Он был прекрасный человек! Лучший! Зря вы сейчас про его плохой характер говорите. Я свекра очень любила, шестое октября, день его смерти, для меня траурный.

— Ты со свекром недолго прожила, — перебила ее Алла, — а мы с отцом с пеленок. Хочешь всех уверить, что папа ангел? Тебе ведь тоже доставалось. Платье шлюхи забыла?

Жена Олега стала пунцовой.

— Я сама виновата, нарядилась неподобающим образом. Не поняла, в какую семью попала, купила на рынке прикид.

— Отпадная была вещичка, — закатила глаза Аллочка, — до сих пор красотища перед глазами стоит. Представьте, Виола, у Елизаветы Гавриловны день рождения, количество гостей по числу индейскую конницу, которая на Екатеринбург напала, превосходило.

Виктор отложил вилку.

— Индейцы никогда на Урале не воевали.

— У тебя нет чувства юмора, — отмахнулась жена, — я пошутила. Праздник в ресторане устроили. Мы собрались туда ехать, все во двор вышли, а Эллы нет. Отец на часы взглянул и буркнул: «Точность вежливость королей. Поскольку невестка не венценосная особа, она, видимо, полагает, что имеет право опаздывать». Бабушка в голосе зятя раскаты грома уловила и как рявкнет: «Не желаю в день рождения твой визг слушать! Недоволен чем-то, сиди дома!» А родитель наш ее побаивался, она одна могла заставить его заткнуться. В общем, отец рот захлопнул. И вдруг…