— Ты ведь не будешь с ним заниматься, Терри?

— Почему бы и нет? Всего лишь часовая тренировка. — Его голос звучал беззаботно, но в глубине души он отнюдь не был спокоен. Терри, как и Николас, считался одним из лучших мастеров кэндзюцуза пределами Японии. Из своих тридцати восьми лет он почти тридцать посвятил занятиям этим древним искусством фехтования, и западному человеку было нелегко понять, почему в прошлом году он вдруг бросил свои кэндзюцу.

Прежде всего, все воинские искусства основаны не столько на физической подготовке, сколько на состоянии духа. Много лет назад Терри прочитал книгу Миямото Мусаси “Горин-но сё”, пожалуй, самый замечательный из когда-либо написанных трактатов о стратегии боя. Великий воин написал эту книгу за несколько недель до смерти, и Терри считал, что она неподвластна времени. Он знал, что многие преуспевающие японские бизнесмены и сегодня использовали принципы Миямото при разработке своих рекламных кампаний.

Примерно год назад эта книга снова попала в руки Терри. Но перечитывая ее теперь, он обнаружил, что в стройной логике и причудливом воображении Миямото скрыт другой, более мрачный смысл. Терри заподозрил, что не создан для того, чтобы так самозабвенно подчинять себя чужой воле. Ему стали сниться беспокойные сны, полные смутных призраков, бесформенных и безликих, но от этого еще более реальных и жутких. Терри вдруг мучительно захотелось избавиться от книги, и он выбросил ее однажды ночью, не дожидаясь наступления утра.

Но наутро тревога не прошла. Он чувствовал, что сделал неверный шаг и оказался на краю страшной бездны; у него возникло искушение заглянуть в книгу, но он знал, что сделав это, уже не удержится и сорвется вниз. Терри отступил и отвернулся, навсегда отложив свой меч катана.

А сегодня появился этот странный человек, назвавший себя Хидэёси. Терри внутренне содрогнулся, стараясь не выдавать Эйлин своих переживаний.

Его охватило дурное предчувствие. Терри был уверен, что новый посетитель хорошо знаком с учением Миямото. Без сомнения, Хидэёси владел и харагэй, особой психологической техникой, которая была больше чем просто интуиция — сэпсэй говорил Терри, что это “подлинное восприятие действительности”. Владение харагэй не только делало человека сверхвосприимчивым, словно у него глаза на затылке, а слух усилен мощными приборами, — оно позволяло также передавать свои мысли другому посвященному. Терри сразу почувствовал это в Хидэёси.

— Еще один японец прилетел из Токио, — беззаботно сказал он Эйлин. Ни при каких обстоятельствах Терри не открыл бы ей того, что знал об этом человеке.

— И все же в нем есть что-то странное. — Она все еще смотрела в сторону раздевалки; темный дверной проем зиял, будто оскал черепа. — Эти глаза... — Ее передернуло. — Такие мертвые, словно нечеловеческие. — Эйлин подошла к Терри. — Что он может делать там так долго?

— Медитация, — объяснил Терри. Он взял трубку телефона, нажал кнопку внутренней связи и спокойно дал указания кому-то в зале. — Он пробудет там еще минут двадцать, — сказал он Эйлин. Терри смотрел на ее длинные шелковистые волосы, густым черным потоком ниспадавшие до самого пояса. Эйлин вздрогнула.

— Что с тобой?

— Ничего. Просто я поймала твой взгляд. Терри улыбнулся.

— Но я всегда так смотрю на тебя.

— Да, по вечерам. И не здесь. — Ее глаза оставались серьезными, губы были слегка поджаты. — Не смотри на меня так, Терри, прошу тебя. Ты знаешь, как я к этому отношусь. Мы работаем вместе и...

Терри показалось, что сердце у него замерло. Был ли это страх, тайный, глухой, как ночной вор?

Он мягко притянул к себе Эйлин. Она не сопротивлялась и обняла его, словно соскучившийся по ласке ребенок. Рядом с ним она чувствовала себя в безопасности.

— Все в порядке, Эй?

Она молча кивнула, но Терри видел, что ее глаза стали влажными от слез. У нее перехватило дыхание.

— Я хочу провести эту ночь с тобой, — услышала Эйлин свой собственный голос, и ей сразу же стало легче.

— А как насчет всех остальных ночей, — спросил Терри. Он задавал этот вопрос уже много раз, хотя прежде — при несколько иных обстоятельствах. Эйлин всегда отвечала одно и то же, но сейчас она знала, что вечером ответит “да”.

— Вечером, — мягко сказала она. — Спроси меня вечером. — Эйлин вытерла глаза. — Во сколько мне прийти?

— Сегодня я обедаю с Винсентом. Почему бы тебе не присоединиться?

Эйлин лукаво улыбнулась.

— Чтобы слушать ваши скучные мужские разговоры?

— Сегодня этого не будет, я тебе обещаю.

— Нет, нет. Я знаю, что для тебя значит бусидо:

— Это часть нашего наследия; без него мы не были бы японцами. Я не настолько укоренился на Западе, чтобы забыть историю своего народа — надеюсь, этого никогда не случится... — Терри вдруг замолчал, увидев, как дрогнули ее веки.

— Мой народ, — словно эхо повторила Эйлин. — Бусидо. Я умру за моего императора и любимую отчизну. — Слезы катились из ее закрытых глаз, радужно переливаясь на щеках. — Мы пережили огненный шторм, когда американцы сбросили на нас три четверти миллиона напалмовых бомб, — в ее шепоте слышались стоны умирающих, — когда двести тысяч японцев были заживо поджарены, когда половина Токио была превращена в пепел, а на следующий день ветер разносил, словно пыль, обожженные останки.

— Не надо, Эй...

— Тогда мы бежали на юг, в Хиросиму, но скоро мои родители, запуганные слухами, отправили меня в горы, к бабушке. — Эйлин смотрела на него невидящим взглядом. — Там нечего было есть, и мы медленно умирали от голода. О, ничего особенно страшного, просто невыносимая усталость. Я часами грелась на солнце и ни о чем не думала. Я долго-долго не расчесывала волосы, потому что у меня болели руки, когда я поднимала их вверх. Так и жила. Но моим родителям была суждена Хиросима. — Она посмотрела Терри в глаза. — Что же я там оставила, кроме позора и боли? Что сделали мы и что сделали с нами? Несчастная страна.

— Но все уже позади, — попытался успокоить ее Терри.

— Нет. И ты должен понимать это лучше всех. Ты, Винсент, Ник — вы постоянно твердите о японском духе. Но как вы можете восторгаться им, не испытывая одновременно стыда? Люди забывают то, что хотят забыть, история — никогда. Мы такие, какие есть. Нельзя вычеркнуть зло, словно его никогда и не было. Я знаю, Ник помнит все и страдает. Но ты и Винсент — вы забыли.

Терри хотел рассказать ей о своих мыслях, но передумал. Не теперь. Он остро чувствовал, что ни время, ни место не подходят для такого разговора. Может быть, сегодня вечером. Вечером все станет на свои места. Он любовался мягкими бликами на ее атласной коже, на ее длинной точеной шее; невозможно было поверить, что Эйлин уже сорок один — ей никак нельзя было дать больше тридцати.

Они познакомились два года назад, и через год стали тайными любовниками — разумеется, это оставалось тайной для тех, кто имел отношение к додзе, но не для их друзей. Эйлин никогда не хотела чего-то большего, не заговаривала о будущем. Сам Терри почувствовал: такие отношения его не устраивают. Недавно ему пришло в голову, что конец романа с кэндзюцустал одновременно началом романа с Эй. И как было прежде с кэндзюцу, ему казалось, что в его жизни нет ничего важнее, чем она. Терри открыл додзё пять лет назад, и теперь дела шли достаточно хорошо, чтобы он мог позволить себе небольшую отлучку — для свадьбы и беззаботного путешествия. Пожалуй, в Париж. Да, определенно, в Париж. Эйлин влюблена в этот город и мечтала там побывать. Осталось только сделать ей предложение. Сегодня вечером. Терри понял, что на этот раз она согласится, и его сердце ликовало в радостном ожидании.