Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но я пишу, пишу…
Кости ее давно истлели, губы превратились в прах, а люди приходят и говорят: «Поглядите, какая Венера». Я сумел продлить ее жизнь, я сделал ее вечной. Но вот уже сотни лет я просыпаюсь по ночам в холодном поту с ее именем на губах — Симонетта.
Мое неиспитое вино…
Я с детства не такой, как все, другой.
Сначала я не понимал отчего. Потом… Потом я начал искать гармонию, а находил… Особенно трудно было с женщинами. Не знаю почему, но они тянулись ко мне всегда. Может, потому, что каждая, пусть не ведая, надеялась оказаться Симонеттой. Сколько их было…
Они появлялись ненадолго и исчезали навсегда. Моя неутолимая жажда вела меня дальше — к тем, кто приходил следом. Никто из них не прошел через мое сердце, мне нужна была Симонетта.
Пока я не встретил Мию.
Пусть ненадолго, она меня победила. Она смогла заслонить Симонетту, и я испугался.
Не сразу, а когда понял…
Мы просто ехали в Ниццу. Я так хотел показать ей голубые камни на побережье.
…когда я вылез по склону обратно на шоссе, на мне не было живого места — кровоподтеки, синяки, ссадины. Потом, в больнице, даже нашли трещину в голеностопе. Целых три недели на костылях и в гипсе. Мия почти не пострадала внешне, она лежала рядом с машиной ничком, уткнувшись лицом в траву. Когда до нее добрались, она была… она умерла. Всего-то одна-единственная глубокая рана на левом виске — случайный камень, и… Это было проще всего — я подобрал его накануне, чтобы он был под рукой — когда… Рассказывать — долго… Разбить бутылку масла вблизи от края дороги, пересадить Мию на место водителя, придавить булыжником педаль газа, выпрыгнуть и прокатиться вниз несколько десятков метров… Вот и все. Зато Симонетта вернулась ко мне навсегда. Это главное, а значит, и я не мог поступить иначе, ведь в моем сердце есть место только для одной женщины, и предать ее — означало бы предать красоту, предать мою любовь и мою тоску. Хорошо, что Мия умерла. Да и не умерла она вовсе, я ведь так часто вижу в толпе ее лицо, слышу ее голос… Особенно когда вновь проезжаю это место почти на самой вершине. Невозможно описать прелесть этих округлых красно-зеленых холмов. Тот, кто не видел, не поймет. Но если хоть однажды…
Через несколько лет я женился. Она сказала, что беременна от меня, и я поверил. Я привык к ней и к ребенку и даже расстроился, когда она меня бросила. Впрочем, все это было не важно, ничто не мешало мне искать и любить Симонетту. Желать ее — безумно.
И вот теперь…
Нет, я все еще не могу поверить до конца, что эта маленькая Сима, девушка с ускользающим взглядом, и есть моя выстраданная и все-таки появившаяся любовь.
Понимаете, я так долго ждал, что никак не могу ошибиться.
Именно поэтому я ее не трогаю. Ведь если я ошибся и Симонетта вновь ускользнула от меня, на что мне эта восхитительная плоть?
— Избавься от нее, — шепчет мне кто-то внутри — и делается так страшно…
Целых пять столетий одиночества — немудрено, что я так недоверчив.
— Избавься от нее. Избавься. Горная дорога, вино, которое впитало так много солнца. А потом снова — вечное томление, вечное ожидание Симонетты, и никто никогда не сможет тебе помешать.
Желать — ее…
Днем мы поехали во Флоренцию.
На Симе легкое белое платье и босоножки из тонких золотистых ремешков. Я веду ее на самый верх, обзорная площадка — всего четыреста одиннадцать ступеней, и мы в небе.
— Смотри, теперь весь этот город — твой…
— Сандро, понимаешь, я ужасно боюсь высоты.
Она стоит, прижавшись к стене и не поднимая глаз.
— Ты ошибаешься. Ты боялась высоты, да. Но с тех пор, как ты со мной, как мы — вместе, твой страх прошел. Потому что сейчас ты уже научилась летать. Ты ведь и сама это знаешь, правда? Вот эта пропасть перед нами — сделай шаг, и полетишь.
Она смотрит на меня недоверчиво, поднимает руку и кладет ее мне на грудь — слева.
— А это зачем? — смеюсь я.
— Пусть твое сердце скажет мне то же, что и твои губы…
— Ты… ты не доверяешь моим губам?
— Тс-с-с… — другой рукой она накрывает мне рот, и — непроизвольное движение — поцеловать ее легкую, прохладную ладонь… — Я слушаю твое сердце…
Тепло от ее руки поднимается вверх, к лицу, к глазам, заливает их, превращается в жар. Его так много, он обжигает, начинают слезиться глаза и…
— Хорошо. Это хорошо, Сандро. Ты
