Ребята шли долго-долго – им показалось, как будто они прошли несколько миль, – но в конце концов обнаружили, что зал все-таки не бесконечен. И у дальней стены что-то виднелось.

– Не отпускайте мои руки! – сказал вдруг Чарльз Уоллес. В его голосе звучал ужас. – Держите крепче! Он пытается до меня дотянуться!

– Кто?! – вскрикнула Мег.

– Не знаю. Но он тянется ко мне! Я чувствую!

– Пошли назад! – сказал Кальвин и потянул было их в обратную сторону.

– Нет, – сказал Чарльз Уоллес. – Я должен идти вперед. Мы должны принимать решения, а мы не сможем ничего решать, если наши решения будут основаны на страхе.

Голос Чарльза Уоллеса казался взрослым, чужим и каким-то отстраненным. Мег, крепко сжимавшая его маленькую ручонку, чувствовала, как вспотела ладонь брата.

Приближаясь к концу зала, они замедлили шаг. Впереди было возвышение. На возвышении стояло кресло, а в кресле сидел человек.

И что же в нем было такого, что казалось, будто он воплощает весь тот холод и тьму, которые ребята испытали по пути на планету, минуя Черную Тень?

– Я ждал вас, мои дорогие, – сказал человек.

Голос у него был мягкий и добрый, совсем не такой ледяной, жуткий голос, какой ожидала услышать Мег. Она не сразу заметила, что, хотя голос и исходил от человека, рта незнакомец не открывал и губами не двигал, так что она услышала не настоящие слова, произнесенные вслух и влетевшие в уши. Он каким-то образом напрямую взаимодействовал с их мозгом.

– Но как так вышло, что вас сразу трое? – спросил человек.

Чарльз Уоллес ответил резко и дерзко, но Мег-то чувствовала, что он весь дрожит.

– Ну, Кальвин с нами просто так, за компанию, попутешествовать.

– Ах вот как?

На миг в голосе, говорившем внутри их разумов, проступила резкость. Однако он тут же успокоился и снова зазвучал мирно:

– Надеюсь, путешествие вам понравилось?

– Да, очень познавательно, – ответил Чарльз Уоллес.

– Пусть Кальвин говорит сам за себя! – велел человек.

Кальвин замычал, стиснув губы, напрягшись всем телом:

– Мне нечего сказать!

Мег смотрела на человека как завороженная, не в силах отвести глаз от ужаса. Глаза у него светились и отливали красным. Над головой горел свет того же оттенка, что и глаза. Свет мигал, пульсировал в четком ритме.

Чарльз Уоллес крепко зажмурился.

– Закройте глаза! – сказал он Мег и Кальвину. – Не смотрите на свет. И в глаза ему не смотрите. Он вас загипнотизирует.

– Экий умник, а? – продолжал успокаивающий голос. – Конечно, сфокусированный взгляд помогает, но есть и другие способы, малыш. Есть-есть!

– Только попробуйте! Я вас стукну! – ответил Чарльз Уоллес. Мег впервые в жизни слышала, чтобы Чарльз Уоллес заговорил о насилии.

– Да ну? В самом деле, малыш?

Мысленный голос звучал снисходительно и насмешливо, но при этом откуда ни возьмись появились четверо мужчин в черной униформе, которые встали за спиной у ребят.

– Нет, мои дорогие, – продолжал голос, – мне, разумеется, совершенно ни к чему прибегать к насилию, но я подумал, что, быть может, если сразу показать, что противиться мне бесполезно, это поможет вам избежать лишних мучений. Видите ли, вскоре вы сами поймете, что бороться со мной совершенно незачем. Мало того что незачем – у вас не будет ни малейшего желания это делать. Ну для чего бороться с тем, кто всего лишь хочет избавить вас от бед и страданий? Ради вас, как и ради всех прочих довольных и полезных обитателей этой планеты, я в одиночку готов взять на себя все страдания, всю ответственность, все тяготы мышления и принятия решений.

– Нет уж, спасибо, мы предпочитаем решать сами, – отвечал Чарльз Уоллес.

– Конечно, конечно! Ты будешь решать так же, как и я. Ну разве ты не видишь, насколько это лучше, насколько проще тебе будет? Вот давай я тебе покажу. Давай вместе повторим таблицу умножения.

– Нет, – сказал Чарльз Уоллес.

– Одиножды один – один. Одиножды два – два. Одиножды три – три.

– У Мэри был барашек, – громко продекламировал Чарльз Уоллес, – он снега был белей!

– Одиножды четыре – четыре. Одиножды пять – пять. Одиножды шесть – шесть.

– Идет куда-то Мэри, и он бежит за ней!

– Одиножды семь – семь. Одиножды восемь – восемь. Одиножды девять – девять.

– Робин-Бобин-Барабек слопал сорок человек, съел корову, и быка, и кривого мясника!

– Одиножды десять – десять. Одиножды одиннадцать – одиннадцать. Одиножды двенадцать – двенадцать.

Числительные упорно стучались в голову Мег, словно пробуравливались внутрь черепа.

– Дважды один – два. Дважды два – четыре. Дважды три – шесть.

Послышался голос Кальвина, больше похожий на гневный крик:

– Минуло восемьдесят семь лет, как отцы наши основали на этом континенте новую нацию, своим рождением обязанную свободе и убежденную, что все люди рождены равными![10]

– Дважды четыре – восемь. Дважды пять – десять. Дважды шесть – двенадцать.

– Папа! – завопила Мег. – Папа!

Этот вопль, почти непроизвольный, вырвал ее разум из тьмы.

Таблица умножения сменилась раскатистым хохотом.

– Великолепно! Великолепно! Предварительный экзамен вы сдали на отлично!

– А вы что думали, мы так легко поддадимся на эту старую уловку? – осведомился Чарльз Уоллес.

– Ну, я надеялся, что нет. От всей души надеялся. Но вы все-таки еще очень молоды и крайне впечатлительны. А чем моложе, тем лучше, молодой человек! Чем моложе, тем лучше!

Мег посмотрела в его багровые глаза, на мигающий над ними свет – и отвела взгляд. Она попыталась смотреть на рот, на эти тонкие, почти бескровные губы – так было проще, хотя смотреть все равно приходилось краем глаза, так что Мег не была уверена, как на самом деле выглядит это лицо: молодое оно или старое, жестокое или доброе, человеческое или инопланетянское.

– Извините, пожалуйста, – сказала она, стараясь говорить спокойно и смело, – мы сюда пришли только затем, чтобы найти папу. Мы думаем, что он здесь. Не могли бы вы подсказать, где его искать?

– Ах ваш папа! – весело фыркнул он. – Да-да, ваш папа! Видите ли, юная леди, вопрос не в том, могу ли я. Но вот скажу ли я?

– Ну вы же скажете?

– А это много от чего зависит. Зачем вам ваш папа?

– У вас что, папы не было, что ли? – осведомилась Мег. – Папа – он низачем. Он просто нужен, потому что он – папа.