– И допрыгались, – сказал вслух Рудаки и пошел по Крещатику в сторону Пушкинской, заходить ему никуда не надо было – это он для «славянина» придумал, – надоел он ему своей решимостью и верой в светлое будущее, которую Рудаки отнюдь не разделял.

Он шел и думал сразу обо всем: и о двойнике, и об этом – как его? – Га-Ноцри, и о том, пришел ли уже кто в подвал из компании и, если пришел, то кто, незаметно прошел несколько кварталов и очутился у ставшего привычным подвала. У дверей стояли Иванов, Штельвельды, Урия и еще один незнакомый оборванец. Вид у всех был какой-то растрепанный, но решительный.

«Интересно, что там у них стряслось», – подумал Рудаки, подходя к подвалу.

Утром поднялись поздно, и настроение у всех было не из лучших. Правда, Штельвельд проснулся, как всегда, бодрый и собрался было идти к озеру умываться, но Иванов ему отсоветовал.

– Вода здесь грязная, – сказал он, – сюда стоки со всего района сливают.

– Утки в грязной воде жить не будут, – привел веский аргумент Штельвельд, но умываться не пошел.

Когда проснулись, выяснилось, что Рудаки уже ушел. Проснулся раньше всех – он был известен в компании как «ранняя пташка» – и ушел, никому ничего не сказав, – компания даже немного на него обиделась. Потом долго будили Урию – тот мычал и не хотел просыпаться, пока Штельвельд не зачерпнул кружкой воды из озера и не плеснул немного ему в лицо.

– Видишь, чистая вода, – заметил он во время этой процедуры Иванову, – не пахнет ничем.

Иванов ухмыльнулся.

От холодной воды Урия проснулся и выразил свое отношение к происходящему в таких выражениях, что Ира покраснела и отвернулась.

– Ты полегче, – сказал ему Иванов, – при дамах.

– Сорри, – сказал Урия и попросил опохмелиться.

Штельвельд налил ему полкружки и с удивлением смотрел, как тот пьет – сам он никогда не опохмелялся и не пил утром или днем. Иванов тоже пить не стал, несмотря на то что Урия уговаривал присоединиться.

Выпили теплого чая из термоса, который, как выяснилось, принесла в своем рюкзаке заботливая Ира. После чая долго собирались, складывали спальники, искали куда-то запропастившийся нож Иванова, а когда нож нашелся, долго решали, брать дубину или нет.

С одной стороны, днем она была не нужна, да и тащить не хотелось, но с другой – уж больно хороша вещь. Наконец, решили ее спрятать на тот случай, если решат как-нибудь вечером опять прийти сюда на встречу с Немой.

Потом вдруг ни с того ни с сего разгорелся костер Аборигенов, хотя сами они ночью куда-то исчезли. Костер пришлось заливать водой. В общем, когда собрались, было уже довольно поздно и ослепительное третье солнце грело вовсю.

Еще за чаем начались споры о том, куда сначала идти и идти ли всем вместе или каждому по своим делам, а потом встретиться в подвале. Иванов хотел еще зайти в институт, там его, оказывается, ждали аспиранты.

– Какие сейчас аспиранты? – задал риторический вопрос Урия, а Штельвельд предположил, что у Иванова там «баба», и выразил желание идти вместе с ним, хотя раньше собирался по пути в подвал заглянуть с Ирой в Майорат и продолжить беседу с майором Ржевским – за ночь накопились у него к майору какие-то вопросы. Ира с Ивановым идти отказалась наотрез и насчет «бабы» сомневалась.

– Прямо, «баба», – заявила она Штельвельду, – у тебя одни «бабы» на уме.

Штельвельд на этот выпад ничего не ответил.

Урия никуда не спешил и лишь исподтишка вожделенно поглядывал на рюкзак Штельвельда, ожидая удобного момента, чтобы попросить еще «пару капель».

Они уже шли вдоль озера, но ничего так и не было окончательно решено. Так или иначе, пока, до выхода из леса, всем было по пути, и они шли гуськом, лениво продолжая свой спор на ходу. Уже все четыре солнца светили вовсю, серебристое отражение от озера слепило даже через темные очки. Все порасстегивали плащи и куртки, размотали шарфы, но все равно было жарко и идти было тяжело.

Наконец они добрались до леса и с облегчением вздохнули – лесная дорога к Выставке, на которую они вышли, была тенистой и из леса веяло прохладой. Пройдя немного по дороге, все, как будто сговорившись, остановились и сбросили рюкзаки.

– Привал! – протяжно крикнул Штельвельд и уселся у дороги, прислонившись к дереву.

Остальные тоже устроились вокруг, а Урия сел поближе к рюкзаку Штельвельда, многозначительно кашлянул и сказал:

– Что-то, это… холодать стало…

Штельвельд ухмыльнулся и стал доставать из своего рюкзака бутылку и кружку.

– Как можно, в такую жару? – заметила в пространство Ира, сидевшая около Штельвельда. Урия взял у Штельвельда кружку, встал и торжественно произнес, обращаясь к ней:

– Пью за здоровье прекрасных дам, которым, к счастью, не знакомы муки похмелья!

Выпив, он жестом отверг предложенную запасливым Штельвельдом холодную картофелину и закурил. Иванов курил в сторонке и молча наблюдал эту сцену.

Неожиданно, как часто случалось в это странное время, ниоткуда набежала черная туча, сверкнула молния, оглушительно ударил гром и пошел холодный дождь, скоро сменившийся мокрым снегом.

Все стали застегиваться, поднимать воротники, заматывать шарфы. Иванов выбросил сигарету и мрачно сказал Урии:

– Накаркал ты, брат: действительно стало холодать.

Урия не успел ответить – из плотной завесы косо падающего снега прямо на них выскочили две лошади и галопом поскакали вниз к озеру. За ними, одна за другой, еще три или четыре. Потом с небольшими промежутками промчался целый табун голов в двадцать, не меньше. Компания сбилась на обочине дороги и молча смотрела, только когда вслед за лошадьми с лаем и воем понеслись собаки, Ира испуганно сказала:

– Ой, как их много! Куда это они?

Расхрабрившийся после выпивки Урия гордо произнес:

– Мадам, не бойтесь ничего – вы под надежной защитой, – и попытался взять ее за руку, но под взглядом Штельвельда увял и только заметил, обращаясь к Иванову: – Землетрясение чуют, наверное, у меня вот тоже башка трещит.

Иванов ничего не ответил. Промчалась еще одна шумная стая собак, и наконец дорога опустела.

– Пошли, что ли? – предложил Штельвельд, возившийся со своим рюкзаком.

Ему никто не ответил. Тогда он поднял голову и увидел, что все опять уставились на дорогу, по которой теперь скакало на четырех ногах очень странное существо. Сначала он решил, что это еще одна крупная собака, которая почему-то отстала, но потом понял, что это человек. Кроме того, что он прыгал по дороге на четвереньках, сходство с собакой придавала ему еще и грязная синтетическая шуба, которые носили в восьмидесятых, а потом их уже можно было увидеть только на бродягах возле баков с мусором.