– Легко вам говорить, герр гауптман! – обиженно пропыхтел инженер. – А у меня супруга, она требует! Пишет – пришли зимнее пальто! Как ей объяснить, что снятые с евреев вещи уже закончились, а остальные… просто партизаны какие-то, всё прячут[39]!

– Фройляйн Косинская – партизанка? – Гауптман коротко рассмеялся. Немцы проследовали мимо парадного, где притаились Тихоня с Панянкой, и скрылись из вида, но голоса их слышны были отчётливо. – Вы преувеличиваете! А супруге отпишите, чтобы немного потерпела. Вы недаром сейчас работаете не покладая рук: ещё неделя-другая поставок, и вермахт будет готов вымести большевиков с Курского направления. А там конец войне, и мы сможем избавиться от остатков местного населения. Все мы понимаем, что нам не нужны ни русские, ни украинцы, ни поляки, а лишь здешние плодородные земли!

– Это вас здесь не будет, – пробормотал Тихоня. – А кто останется, тот земли получит – на два метра вглубь!

– To jest przysięga![40] – то ли насмешливо, то ли уважительно протянула Панянка. – Истинный пан Юранд из Спыхова[41]. Rozumiesz… понимаешь немецкий?

– Я в советской школе учился, – с достоинством объявил Тихоня, не собираясь пояснять ехидной полячке, что понимает через два слова на третье, да и то лишь благодаря учителю дома, в Запорожье. Тот был твёрдо уверен, что новая революция начнётся в Германии, а потому приравнивал незнание своего предмета к измене Родине. «Особенно Тихонова касается! Пошлёт тебя партия к немецким товарищам по технической части – а ты по-немецки Mehr schlecht als recht[42]. А ведь прав оказался, хоть и не так, как думалось. – Никакого пана Юранда я не знаю! Среди моих знакомцев панов нет!

– Немецкий розуме, а Сенкевича не читал, – ухмыльнулась ехидная полячка.

– Зато я Маяковского читал! «Мы дали панам урок, этот урок не пошёл впрок. Подымайся дружно! Дать второй урок нужно».

– Ах то таа-ак! – Глаза Панянки недобро сузились. Тихоня раньше совсем не обращал внимания, какого они цвета. А ведь зелёные, как у кошки! И такие же злющие!

– Пустите, дяденька, ой пустите, та що ж вы таке робыте, а-а-а-а! – Долетевший со станции крик заставил их дружно обернуться.

С только что вроде бы пустого перрона… разбегалась ребятня. Они летели, точно листья, подхваченные ветром: мальчишки и девчонки в слишком длинных, с отцовского плеча пиджаках и домотканых платьишках, постарше и совсем ещё малые, мчались через перрон на площадь, перепрыгивая рельсы и уворачиваясь от солдат. Посреди перрона, ухваченный за ухо парнем в форме шуцмана, как простыня на ветру, мотылялся мальчишка в кепке с изломанным козырьком и вопил:

– Пусти, жадюга! Рятуйте, люди добрые! – Сыплющиеся из-под его рубашонки картофелины раскатывались по перрону.

– Ах ты ж ворюга! – накручивая ухо, орал шуцман.

– Стриж! – охнул Тихоня, выпуская из рук ящик – тот металлически лязгнул на всё парадное. Панянка с неожиданной для девчонки силой вцепилась в него, не давая рвануть Стрижу на помощь.

Тонкий, высокий звук струны вдруг накрыл площадь и дребезжащий от старости, но уверенный голос громко затянул:

Смолкли вопли пойманного мальчишки. Площадь накрыло жуткой, звенящей тишиной.

– Ой, лышенько! – прижимая руки к груди, выдохнула какая-то тётка.

– Отпусти ворюжку! Деда хватай, деда! – Из станционной будки выскочил шуцман. – А ну стой, большевистский агитатор! – Срывая автомат с плеча, кинулся к деду.

Тихоня его узнал – тот самый, что с немцем на озере был, когда товарища Гуся едва не подстрелили! Как его, Слепчук… Младший шуцман неловко разжал пальцы… Трепеща рваной рубахой и на бегу засовывая за пазуху оброненные картофелины, Стриж сквозанул в сторону. Неловко зажимая автомат под мышкой, младший шуцман потрусил за начальством.

Вроде бы ветхий, старик-сказитель подхватился на ноги… и, задрав полы старого пальто, рванул прочь, высоко вскидывая голенастые ноги в затёртых до дыр штанах. Бандура звучно хлопала его по заду и басовито гудела, словно издеваясь над бегущими следом шуцманами. Дед лихо нырнул в проулок, шуцманы за ним, издалека донёсся короткий треск автоматной очереди.

– Вот видите… – неожиданно близко сказали по-немецки. – Местные тоже могут быть полезны – иначе как бы мы узнали, что этот старик на своём диком наречии поет нечто недозволенное? – И только после этого раздался металлический стук сапог по булыжнику – немцы уходили.

У Тихони заледенело внутри – представил, как выскакивает на помощь Стрижу и… попадает прямо в лапы этим двоим! Выходит, Панянка-то… его спасла. Он неловко обернулся к полячке…

Из-под края её здоровенного платка легко и бесшумно выскользнул длинный нож, сталь блеснула у груди… Тихоня метнулся в сторону, разминувшись с кинувшейся на него полячкой на полсантиметра…

«Предательница!» – успел подумать он… когда Панянка скользнула мимо распластавшегося по стене парня к дверям парадного… и затаилась за створкой.

И только тогда Тихоня услышал звук новых, торопливых, почти переходящих на бег шагов… и тёмная фигура закрыла дверной проём.

– Эй, я знаю, что вы тут! – окликнули громким шёпотом. – Что, перетрухали? – Подбрасывая на ладони картошку, Стриж шагнул в темноту парадного.

– Сейчас погляжу, как ты перетрухаешь! – Тихоня покосился на Панянку с ножом. – Ну или нет… – разочарованно закончил он, когда узнавшая Стрижа девчонка просто спрятала нож под платок и шагнула навстречу.

– Здорово мы с дедом Назаром придумали! – хвастливым шёпотом выпалил Стриж. – Если меня поймают, он сказ заведёт, такой, чтоб все шуцманы за ним кинулись.

– Видели, – оборвал Тихоня. – Теперь если твоего деда Назара поймают…

– Не поймают, – в этот раз его самого прервала Панянка. – Есть кому его подобрать. Чи мыслишь, ты первши, кто с Назаром договаривается? Мы и без вас…