— Тьфу! — отплюнулся старший лейтенант. — А ещё называется лето!

Впрочем, вполне возможно, что лето на войне таким и должно быть — ни на что не похожим, ржавым, капризным. Про себя Горшков решил, что если Семёновский зажмёт орден Мустафы, то надо будет обращаться к начальнику разведотдела дивизии; подполковник Орлов — мужик душевный, разведчиков, подчинённых своих, ценит, авторитета у него этажа на два больше, чем у Семёновского, так что Семёновский, если затеется дуэль, должен иметь бледный вид и синие губы. Иного выхода у Горшкова нет, только этот. Неужели Семёновский всё-таки зажмёт орден Мустафы?

Тревожно что-то сделалось Горшкову, воздух над головой потемнел, налился пороховым смрадом, показалось, что дождь, который только что закончился, сейчас начнёт лить снова, старший лейтенант поднял голову, скользнул взглядом по облакам — дряблым, источающим сырость, — понял, что дождь действительно вот-вот посыпется опять, поморщился недовольно — не нравились ему сегодня действия погодной канцелярии, поправил ремень на гимнастёрке и направился к взлобку, где были вырыты землянки разведчиков.

У землянок его встретил Охворостов.

— Ну что, старшина, порядок в танковых войсках?

— В танковых не знаю, а у нас порядок — ни одного происшествия. Тьфу-тьфу! — старшина суеверно плюнул через левое плечо.

— Как там Мустафа?

— Спит. Разбудить?

— Не надо. Пусть спит хоть до завтрашнего вечера.

— Чего в штабе нового, товарищ старший лейтенант?

— Как всегда, майор Семёновский держит себя на уровне заместителя командующего армией — по обыкновению недоступен, гневлив, высокомерен.

— Это он умеет делать. Науку шарканья подошвами изучил на «пять». Подчинённого может раскардашить тоже на «пять». Специалист.

— Ладно, старшина, утро вечера мудренее. Посмотрим, что будет завтра.

— Завтра будет то же, что было вчера, товарищ старший лейтенант, — тут Охворостов неожиданно смутился и добавил: — Это не я сочинил — песню однажды такую услышал.

— Сочинили её, наверное, какие-нибудь махновцы. Что-то я не слышал такой песни… Пока отбой, Егор Сергеич, отдыхай, — тут Горшков увидел Пердунка, запоздало вымахнувшего из землянки разведчиков и с мурлыканьем подкатившегося под ноги к командиру.

На груди, которую Пердунок тщательно вылизывал каждый день, трофейными красными чернилами, которые немцы использовали в качестве штемпельной краски, кто-то из ушлых разведчиков, — наверное, Арсюха Коновалов, — нарисовал звезду.

— Краснозвёздный кот — это что-то новое в нашей армии.

Горшков взял Пердунка на руки, хоть и грязен был кот, пыль слетала с него плотными кудрявыми слоями, и блохаст был — насекомые поедом ели его. Пердунок даже на руках командира не мог сидеть спокойно, дёргался, сопел по-собачьи, кусал себя, ёжился, прицеливаясь к чему-то, норовил потереться шкурой об изгибы пальцев, — а старший лейтенант не брезговал им, и никто из разведчиков не брезговал, не уклонялся от общения — все брали кота на руки, отдавали ему последнюю еду, а один сообразительный умелец — вона! — даже пометил Пердунка красной звездой… Чтобы не потерялся.

— Пошли домой, — сказал коту Горшков.

Против этого Пердунок не возражал.

Ночью с немецкой стороны принеслись два снаряда, один за другим легли в лощину, в трёх сотнях метров от землянок разведчиков, срубили несколько деревьев, вывернули огромную груду земли, но вреда особого не причинили. Лес только изуродовали.

Горшков выскочил из землянки, вгляделся в темноту, где бегали проворные мелкие огоньки — пламя, спрятавшееся в просохшей после дождя траве, пыталось разогреться, передвинуться на другое место, но шансов у него не было никаких, это было ежу понятно, поэтому старший лейтенант лесного пожара не боялся.

Вытянув голову, он пробовал сообразить, откуда же конкретно снаряды пришли и из какой такой дали, если бы узнать это, то можно было бы самим сделать пару ответных залпов и заставить фрицев поджать хвосты, но узнать это было непросто, снаряды вообще могли прийти с нашей стороны, из тыла, по ошибке, и Горшков, подавленный усталостью, решил, что самое сейчас — продолжить сон, и вновь нырнул в землянку.

Днём Горшкова вызвал к себе Семёновский, ткнул рукой в табуретку:

— Сидаун плиз!

— Я бразильскому не обучен, товарищ майор.

— Я тоже, — сказал Семёновский, — но это ничего не значит. Звонил Орлов из штаба дивизии, также о душе твоего Мастуфы беспокоился…

— Мустафы, товарищ майор.

— Я и говорю — Мастуфы. Резолюция такая — через полмесячишко приводи своего Мастуфу в штаб с заранее прокрученной в гимнастёрке дыркой… Для ордена. Разумеешь. Горшков?

— Так точно!

— Ну а на сем — бывай, — Семёновский улыбнулся, показал мелкие, плотно росшие зубы и отпустил старшего лейтенанта.

Всякий раз, когда Горшков общался с Семёновским, у него внутри возникали холод и злость — вытаивали из пустоты и поднимались наверх, царапали горло острыми углами, причиняли боль, — старший лейтенант пробовал понять начальника штаба и не понимал, хоть убей — не получалось у него это… Видать, были они сработаны с Семёновским из разного теста.

— Вы только, товарищ майор, не напишите случайно в орденской книжке «Мастуфа»…

— Не учи учёного! — Семёновский грозно взнялся над хлипким письменным столом, поставленным в землянке, — Горшкову показалось, что майор взнялся над самим собой, в тёмных глазах начальника штаба вспыхнул жёсткий свет, но старшему лейтенанту страшно не сделалось, он лихим чётким движением козырнул, также лихо и чётко оторвал ладонь от виска и покинул штабную землянку.

Хлопот был полон рот и главная забота из всех одна, прежняя — пополнение. Абы кого в разведку ведь не возьмёшь, люди с блестящими комсомольскими характеристиками, активисты политкружков и передовики установления власти пролетариата во всём мире здесь не проходят, как не проходят и «прилежные люди», стукачи и вертухаи — для службы в разведке нужны совсем другие качества, чем у этих людей… Увы! Где брать пополнение, Горшков не знал. Точнее — знал, но кто ж отдаст толкового бойца на сторону, какой командир? Толковые бойцы всем нужны. Всюду. Всегда.

У землянки разведчиков на опрокинутом ведре сидел босоногий Мустафа, блаженно шурясь, оглядывал сонными глазами округу. Пальцы на босых ногах у него шевелились словно бы сами по себе, жили своей жизнью.

Напротив Мустафы на земле расположился Пердунок и влюбленным взглядом поедал разведчика: кот не хуже Горшкова знал, какое дело сделал Мустафа и какого большого кобеля приволок в расположение части. Но не это было главное: кобели и впредь будут попадаться на крючки разведчиков, и произойдёт это ещё не один раз, — главное было другое: Пердунок приволок Мустафе свою добычу — крупную шелковистую мышь, он угощал разведчика обедом, ставя его в один ряд с собою.