Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне все равно. Не знаю, сказала я это вслух или подумала, замечаю только, что рука всадника – идеально удобное место, куда можно приклонить голову.
Я закрываю глаза, едва замечая, как насторожился Мор.
– Сара?
– М-м, – глаза слипаются.
– Сара.
Он разворачивает мою голову лицом к себе.
Сонно моргая, я приоткрываю глаза. Он внимательно смотрит на меня, задерживая взгляд на моих губах.
Вид у него встревоженный.
– Ты не в порядке.
Неужели?
Кажется, я слышу, как он ругается себе под нос, затем, цокнув языком, обхватывает меня крепче.
Джули пускается в галоп, из-под копыт мне на ноги летят ледяные брызги.
– Почему ты мне ничего не сказала? – рычит на меня Мор. А может, это не он, а ветер и дождь…
– Я д-должна страдать.
Он фыркает, и, клянусь, я ясно слышу его слова: «Но не так». И это кажется мне смешным, поскольку именно так я и должна страдать.
На ближайшем повороте всадник дергает поводья, и конь сворачивает на узкую грязную дорожку. Стоило красавчику принимать накануне ледяной душ.
– К-куда мы едем? – спрашиваю я. Язык стал толстым и еле ворочается во рту.
– Видимо, я снова недооценил, насколько ты хрупкое создание.
Очень точный ответ на мой вопрос.
Примерно через километр я вижу впереди обшарпанный желтый дом, знававший лучшие времена. Мор скачет к нему напрямик и не сбавляет темпа, пока мы не оказываемся почти у самого порога.
Спрыгнув с лошади, он подхватывает меня на руки. Три широких шага, и он у двери. Нога в ботинке привычно бьет в дверь, и та послушно отворяется.
В доме раздаются крики и визг.
Только не это, не надо больше людей.
– Прочь с дороги! – рычит всадник.
Мельком замечаю семейную пару средних лет и две любопытные детские мордашки за их спинами.
Нет.
Мор устраивает меня перед натопленной дровяной печью и прижимает к себе до тех пор, пока я не перестаю дрожать.
Вцепившись в его руку, я заставляю себя открыть глаза.
– Нам нельзя здесь оставаться, – еле слышно шепчу я.
– Мне нужны одеяла, – распоряжается всадник. А на меня даже не смотрит.
Веки сами закрываются.
Тело кажется тяжелым. Ужасно тяжелым.
– Пожалуйста, – я знаю, что это неправильное слово, но я ничего не могу поделать. А как еще вымолить чью-то жизнь?
– Т-ш-ш. Одеяла! И еще дров.
Рука гладит меня по волосам. Мне хочется посмотреть и понять, чья она, но веки словно свинцовые, я не в силах их поднять. Наконец-то мне хорошо, тепло, и обо мне заботятся, а больше сейчас ничего не нужно. Я начинаю расслабляться, голова снова устраивается в изгибе чужой руки.
Какое удивительно удобное место для сна.
Дети!
Я пытаюсь выпрямиться, заставляю себя подняться.
– Т-ш-ш, Сара. Я здесь, рядом.
Кто это?
Только не дети.
Только не дети!
Постепенно, мало-помалу я прихожу в себя. На мне целая гора одеял, а передо мной в печи весело потрескивает огонь. Я, не отрываясь, долго смотрю на него, словно в нем таятся ответы на все мои вопросы.
Малейшее движение дается с трудом, будто я выпила лошадиную дозу самогонки, потом решила пробежать марафон, да еще и попала под товарный поезд. Вчера был не лучший мой день.
Обессилев, я со стоном откидываюсь назад.
Стоило шевельнуться, как я почувствовала прикосновение воздуха к обнаженной коже.
Что за чертовщина?
Я голая?
Мой живот железной хваткой сжимает чья-то рука.
Стопминуточкучтозахрень.
Я чувствую, как у меня вскипают мозги.
Быть того не может.
Нетнетнетнетнетнетнетнет.
Неееееееет.
Оборачиваюсь назад – так и есть. Мор, собственной персоной, прижался ко мне, словно мы любовники. Насколько я понимаю, рубашки на нем нет.
Дыши глубже, Берн.
– Мы с тобой?.. – я даже не могу договорить этого.
– Ты сильно переохладилась.
Ах, ну да. Разумеется. Вполне логичный ход событий. Только бы не оказалось, что я трахалась с самым ненавистным созданием в мире. Потому что это уж настолько немыслимо, настолько за пределами добра и зла, что…
С чего мне такое в голову пришло?
Я подтягиваю одеяла, кутаюсь в них как можно плотнее, и сажусь, прикрыв все, что могу.
– Где мы?
Мор садится рядом со мной, и теперь это действительно выглядит так, как будто у нас с ним шуры-муры.
– В доме, – отвечает он.
Каков вопрос…
Издали слышны приглушенные голоса.
– Нет, вам туда нельзя.
– Но я есть хочу.
– Это правда всадник?
– Я хочу погладить его лошадку!
– А ну-ка марш в свои комнаты, оба!
По полу топочут маленькие ножки.
У меня екает сердце. Дети. Точно. Я тру глаза, мечтая, чтобы последних часов просто не было.
Дети. Под одной крышей с Мором.
– Не дай им умереть, – шепчу я.
– Все умирают, Сара.
Я закрываю глаза. Как же все болит. Тело, сердце, душа.
Они умрут.
Я поворачиваюсь к всаднику лицом, прижимая к груди одеяло. На нем рисунок – гоночные машинки. Это одеяло маленького мальчика, отданное, чтобы я согрелась. Иногда мелочи ранят сильнее всего.
– Если честно, – говорю я, – большей гнусности я от тебя не слышала.
Он щурится.
– Все люди смертны, – добавляет он, игнорируя мою реплику.
– Это не значит, что им обязательно умирать именно сегодня! – кричу я шепотом, стараясь понизить голос ради семьи.
– Сегодня они и не умрут. У них есть еще несколько дней.
Внезапно я понимаю, что мне тошно на него смотреть и находиться с ним рядом.
Он собирается убить детей. Детей.
Я знаю, что он уже убивал детей. Тысячами. Но сейчас все это слишком близко, слишком реально, и я не могу этого вынести.
Не говоря ни слова, Мор протягивает мне груду одежды – явно прошелся по хозяйским шкафам. И это, пожалуй, самое отвратительное.