— Ну, — нетерпеливо спросил Корнеев со своегостула. — И куда она потом делась?

— На дорогу выскочила и давай руками, значит, махать.Ну и тут же остановился один… на «девятке». Девятке той самое место на свалке.

— Какого цвета была «девятка»? — уточнила Лайма.

Медведь, который уже слышал всю историю от начала и доконца, не встревал в разговор, предоставляя товарищам задавать вопросы.

— Раньше, вероятно, белая, — ухмыльнулся Ямщицкий,и под усами на миг мелькнули зубы заядлого курильщика. — А теперьсеро-буро-малиновая. И немытая к тому же.

Ему нравилось, что вот он ухаживает за своей машиной, адругие — нет.

— А номер? Может, обратили внимание?

— Да не, — смутился шофер. — На номер явообще не смотрел. Я на женщину смотрел. Красивая она, значит, была. Ух, такаякрасивая! Подвез бы ее, если б можно было. Но клиент есть клиент, от него, какот простуды, никуда не денешься.

На лице Ямщицкого появилось мечтательное выражение. Корнеевпосмотрел на Лайму разочарованным взглядом. Мол, все равно зацепки нет. НоМедведь сказал:

— Да это еще не все! Дальше интереснее будет.

— Ну-ну, — оживился Евгений. Протянул руку ипогладил Мерседеса по загривку. Тот приоткрыл глазищи и несколько раз ударилжирным хвостом по экрану. Ему не нравилось, когда с ним нежничали посторонниемужчины.

Их свидетель между тем продолжал:

— И только красотка, значит, уехала на этой развалюхе,как вдруг выскакивает из-за того же самого угла мужик. Мужчина, значит.Туда-сюда, как будто кого ищет. Потом ко мне. Не видел, спрашивает, тут женщинус длинными черными волосами? Сам спрашивает, и сам глазами по сторонам шарит. Ивид у него такой… нехороший.

— Что значит — нехороший? — вкрадчивым голосомпоинтересовался Корнеев. Когда ему было выгодно, он умел быть таким душкой, чтоЛайма диву давалась.

Шофер немного подумал, потом поморщился и пояснил:

— Ну-у-у, не понравился он мне, и весь сказ.

— Ладно, идем дальше.

— Я ему и отвечаю: не видел я, мол, никакой женщины.Тут он разозлился дико, даже плюнул на асфальт. И побежал к телефону-автоматувозле аптеки. Трубку схватил, потряс, да ничего не добился. Я за этим мужикомвсе время наблюдал и понял, что телефон-то не работает. Тут он головойповертел, увидел кафе и бросился туда.

—Что за кафе? — немедленно приняла подачу Лайма.

— Не помню точно. Что-то такое морское. И дельфиннарисован синий. Если надо, я подъеду и покажу.

— Посмотрим, — неопределенно сказалКорнеев. — А скоро ли он вышел из кафе?

— А вот этого я уже не видел, — сообщил Ямщицкий стаким удовольствием, как будто выпутаться из этой истории было для него высшимнаслаждением. — Клиент спустился, и мы, значит, поехали.

— Ну хорошо. А как выглядел тот мужик? — задалследующий вопрос Корнеев, покосившись на частного сыщика, который весьобратился в слух.

— Как выглядел? — Ямщицкий завел глаза, вспоминаядетали. — Нормально выглядел. Обыкновенно. Не толстый, не тонкий. Средний.Волосы тоже средние — не темные и не светлые. А лицо такое, значит, злое. Да!Нос у него длинный, как у Гоголя.

— А во что он был одет?

— В синие джинсы и футболку — тоже синюю.

Повисла задумчивая тишина. Стало слышно, как Мерседеспомуркивает в полудреме.

— И последнее, — приподнятым тоном сказалКорнеев. — Узнаете ли вы ту брюнетку на фотографии?

— Думаю, что да, — осторожно признал шофер иположил пачку денег в несчастную бейсболку, а ту прижал к себе. — А у васфотография найдется?

— Найдется, — пообещал Корнеев и достал из сумкиноутбук. Поставил его на журнальный столик, немного поколдовал над клавиатуройи пригласил: — Подойдите поближе.

Ямщицкий встал и протиснулся мимо Лаймы. Кудесников, неспрашивая, тоже придвинул стул, царапнув ножками по полу. На экране появилосьполдюжины снимков очень красивых брюнеток. «И где он их только откопал?» — просебя удивилась Лайма.

— А ее здесь нет! — разочарованно протянулЯмщицкий.

— А здесь? — спросил Корнеев, открывая, новуюстраничку. — Посмотрите повнимательнее.

— Да чего смотреть? — радостно воскликнулшофер. — Вот же она!

Кудесников вытянул шею и увидел Дину, в лоб которой упиралсяуверенный шоферский палец.

Эрик Шелеп впустил Тагирова в свою мастерскую и озабоченноспросил:

— У тебя все в порядке?

— Ну да. Я принес вам конфеты.

Эрик понимающе усмехнулся и сказал:

— Она не ест сладкого.

— Все женщины едят сладкое, дорогой друг. Только не всев этом признаются.

Сегодня Тагиров был одет в брюки и светлую рубашку инапоминал конторского служащего, улизнувшего из офиса. Впрочем, впечатлениеоказалось мимолетным. Взгляд выдавал в нем человека властного, привыкшегоотдавать команды. Женщины влюбляются в таких мужчин крепко и страстно, часто сгибельными для себя последствиями.

Впрочем, Дина не казалась влюбленной. Каждое утро онапросыпалась с тайной надеждой, что сегодня наконец вспомнит о себе что-нибудьважное. Что-нибудь, что поможет ей вернуться домой. Где он, ее дом?

Несмотря на то что Эрик был милейшим созданием и относился кней необыкновенно внимательно, она чувствовала себя здесь, словно в тюрьме.Впрочем, можно было попытаться сбежать… Но куда она побежит? Про Кудесниковаона все выболтала, так что путь обратно закрыт, там ее будут искать в первуюочередь. На самом деле ей хотелось его увидеть. Арсений вместе с котом прочнозакрепился в ее сознании как нечто безопасное. Тогда как Тагиров…

Сколько он потом ни убеждал, что верит ей и относится к ней…лояльно, она в этом сомневалась. И побаивалась его.

Впрочем, каждого его прихода она ждала. Надеялась, что онявится с новостями. Не сидит же он, в самом деле, сложа руки! Раз уж ему такважно узнать, кто ее прислал…

Когда Тагиров вошел в комнату, Дина как раз заканчивалаподшивать подол шелкового платья с юбкой-клеш.

— Используешь рабский труд? — с усмешкой спросилон у Эрика.

— Это моя инициатива, — вмешалась Дина. — Ато я тут просто с ума сойду. Ну, как дела? Есть новости? Хоть что-нибудьпрояснилось?

— Познакомился с вашим Арсением, — сообщил Тагирови улыбнулся. Улыбка у него была странная — будто он так устал от жизни, чтодаже не может радоваться в полную силу. — Такой фрукт, доложу я вам!

— Ну да? — невнимательно переспросил Эрик, которыйуже притащил из кухни поднос и разливал по чашечкам свой невообразимый кофе.