Полковник дождался, пока Бауэр просмотрел статью, и сказал:

— Мы, естественно, будем расследовать ваше утверждение о том, что Дорнброк ворочает делами, сидя в тюрьме. Если это подтвердится, мы потребуем дополнительного суда над ним. Мы будем беспощадны, смею вас заверить. Надеюсь, вы не откажетесь помочь нам в такого рода расследовании?

…Через два дня в нескольких газетах появились статьи: «Адвокат Бауэр работает на аплодисменты Востока»; «Вильгельм Пик делает ставку на молодых адвокатов Запада». В защиту Бауэра выступила коммунистическая печать: «Правду нельзя заставить молчать!»

Председатель адвокатской гильдии вызвал Бауэра и сказал:

— Коллега, нападки справа мы перенесем, но защита слева нас шокирует. Перед слушанием дела в высшей инстанции я бы советовал вам отмежеваться от защиты коммунистов.

— Я уже послал в газеты письмо по этому поводу, — сказал Бауэр, — я возмущен до глубины души.

На следующий день в двух газетах появилось письмо Бауэра: «Я не нуждаюсь в поддержке кремлевских марионеток, я выполняю свой долг перед германским законом и служу интересам моей родины».

Однако если в первой газете письмо было опубликовано без каких-либо комментариев, то во второй под письмом Бауэра была помещена маленькая заметка: «Бауэр, защищая коммунистов, делает хорошую мину при плохой игре. Бой надо вести в открытую, а не маскироваться под поборника конституции, защищая интересы тех, кто своей главной задачей ставит лишение нас этой конституции».

Бауэр растерялся. Он позвонил президенту гильдии и попросил совета: как поступить дальше?

— Я не могу давать вам советы такого рода, — ответил президент, — мы живем в демократическом государстве, и я не собираюсь навязывать вам свою волю.

В тот же вечер к Бауэру зашел некий господин и, не называя себя, предложил встретиться с Дорнброком.

Назавтра Бауэр приехал в тюрьму. Дорнброк сидел за длинным столом, отделенный от своих сотрудников и Бауэра тонкой частой решеткой. Лицо Дорнброка из-за этого показалось Бауэру пепельным, очень нездоровым.

— Здравствуйте, Бауэр, — сказал Дорнброк, весело помахав рукой, — мне понравилась ваша речь. У вас хорошие челюсти. Я понимал, что суд первой инстанции не преминет лягнуть меня — всегда приятно бить тех, кто не может ответить. Поэтому наши материалы мы приберегли для следующего процесса. Вот познакомьтесь с этими господами и попросите их расписаться. Сравните их факсимиле с подписями на бланках увольнения… Они идентичны, но оба эти господина не имеют ко мне никакого отношения: они директора самостоятельных фирм.

Бауэр посмотрел на двух директоров и засмеялся.

— Предвидите хорошую драку? — спросил Дорнброк.

— Предвижу избиение. Но у меня есть деньги, чтобы купить пару коров и вернуться в деревню…

— Я попрошу вас задержаться на пару минут, — сказал Дорнброк, — у меня предложение.

Когда они остались одни, Дорнброк подошел к решетке. Он долго смотрел на Бауэра — в стареньком костюме, худого, с тенями под глазами; ноги поджимает под стул — ботинки дырявые; а руки сильные, хорошие руки, крестьянские, такие руки не боятся работы и не делят ее на белую и черную; и глаза хорошие — без одержимости и без смеха, и страх в них есть, и неловкость, продиктованная почтением, почтением к нему, старцу Дорнброку, узнику, лишенному чести и прав, хозяину концерна, обладателю трех миллиардов марок в банках Европы и Германии…

— Сейчас вы получаете тысячу марок. Я предлагаю вам тридцать тысяч марок для начала, и вы переходите работать ко мне.

— Сколько?!

— Я не собираюсь вас подкупать, ибо я уважаю вас, но вы мне не нужны как юрист. Вы мне нужны в качестве несколько неожиданном — консультанта по кадрам.

— То есть?

— Подберите десять — пятнадцать парней вашего возраста, тоже желательно из крестьян, — вы люди надежные и друг друга умеете тянуть за уши, особенно если можно опереться на старика Дорнброка. Вы и ваши люди будете помогать мне бороться с разрухой. Мы должны дать немцам работу, хлеб и масло вместо пушек.

— Сколько вы будете платить людям, которых я найду?

— Им будете платить вы. От пяти до двадцати тысяч.

— Что они должны будут делать?

— Дайте мне выйти отсюда, — ответил Дорнброк, — работы будет невпроворот. У меня тут есть планы, связанные с автомобилями для народа. А пока будете выполнять задания моих юридических консультантов.

— Я согласен, господин Дорнброк…

— Я пока еще не «господин Дорнброк», я, милый, пока еще «номер 862». Теперь вот что… Если вы встретите кого-то из «бывших», и эти «бывшие» не разыскиваются полицией, и им очень плохо, подкормите их и попросите подробно рассказать о себе. Чтобы строить новое, Бауэр, надо очень хорошо знать старое, пусть даже безвозвратно погибшее. Римляне остались римлянами лишь потому, что они великолепно изучили Элладу, Иудею и Египет. Приходить ко мне больше не надо, от процесса во второй инстанции как-нибудь отвертитесь, со мной связывайтесь через юристов и завтра же купите себе пристойный костюм — вы выглядите как оборванец…

…Через полгода Бауэр вылетел в Париж со своими людьми и там организовал блистательную операцию на бирже; юрист — он знал границы и рамки закона; техник — он понимал тенденцию развития послевоенного промышленного производства; крестьянин — он был смел и точен, зная, что его поддерживает молчаливое могущество монархии Дорнброка, несмотря на то, что сам монарх все еще сидел в тюрьме…

«Группа Бауэра» разрослась до тридцати трех человек. Это он приблизил к себе бывшего оберштурмбанфюрера СС Айсмана; это он завязал контакты с людьми Лера из министерства внутренних дел; это он возбудил процесс против профсоюза сталелитейщиков, обвинив их в «нелегальной деятельности, руководимой из-за рубежа», и выиграл процесс. Дорнброк, наблюдая за ним, думал: «На этого парня можно сделать ставку. Этот всегда будет верным вторым в любом заезде. Пусть он станет ледоколом; следом за ним пойдет Ганс».

Дорнброк никогда не договаривал до конца. Он говорил лишь то, что считал нужным сказать. Но он не считал возможным сказать даже Гансу то главное, к чему пришел в тюрьме. Он повторял это лишь одному себе по многу раз: «С тридцать третьего по сорок пятый Гитлер выбил интеллектуальный цвет нации, предложив взамен себя, организатора и фанатика. В сорок пятом были выбиты пророки „гения“. Нация перенесла двойную трагедию: сначала разум был заменен силой, а потом уничтожили ту силу, которая смогла подавить разум. Нация организаторов, философов и музыкантов оказалась волею слепого случая толпой изверившихся, забитых полурабов. У этой нации один выход: используя идеи Винера и Оппенгеймера, претворить их в жизнь, сделать моделью будущего промышленного общества. Этого не в состоянии сделать политик. Это могу сделать я, Фридрих Фердинанд Клаус Дорнброк. Это, и только это может вывести мой несчастный народ из того тупика, в котором он оказался. Лишь это будет гарантировать в будущем наше лидерство. А для того чтобы люди работали так же, как при Гитлере, их надо пугать. Концлагерей нам строить не разрешат, а если б и разрешили, то теперь, после случившегося, прямой жестокостью людей не запугаешь. Пугать надо возможностью повторения жестокости. Для этого мне нужен Вернер Науман с его имперской социалистической партией — это будет тень Гитлера; мне нужно подобраться к левым, чтобы помочь созданию такого движения, которое бы страшило оккупационные власти. Абсолютизм — это балансирование между левыми и правыми».