С такой же нежностью и бережливостью, как раздевал, Матвей снова облачил меня в мои одежды. Затем оделся сам.

– Тебе не мешает этот ободок на шее? – спросил он, словно увидел мой ошейник только сейчас.

– Это необходимость.

– Я так и думал, что это для тебя вроде амулета, он всегда на тебе надет.

– Да. Это – амулет, – подтвердила я, радуясь, что больше можно ничего не объяснять.

Матвей пошел на кухню вскипятить чайник. Я тоже прошлась с ним, без страха открыв себя взору соседей. Чувствовала, что все произошедшее между мною и Матвеем естественно и пристойно. Мы оба взрослые и свободные люди. И оттого, что я не тушевалась, не скрывалась, не чувствовала себя преступницей, отношение людей ко мне было таким же. И старая Петровна, поначалу казавшаяся мне ехидной, обращалась со мной приветливо. Она улыбнулась и предложила Матвею какой-то особенно замечательной заварки для чая:

– Возьми для гостьи, Матюша, не то она обидится на плохой чай и в другой раз не придет.

Мы хором сказали спасибо.

* * *

За чаем разговор продолжился. Матвей разлил кипяток – мне в старинную, из тонкого прозрачного фарфора розовую чашечку, себе в ярко-красную кружку с логотипом «Нескафе». Она смотрелась чужеродно среди его родных, российских вещиц.

– Это подарок? – поинтересовалась я.

– Выигрыш. Представляешь, послал три наклейки и… вот, недавно получил!– оживился Матвей. – Это подтверждает мои расчеты.

– Какие расчеты?

– Видишь стопку тетрадей? Я исследую вопрос, как поймать удачу.

– Расскажи поподробнее.

– Потом, Леночка. Это серьезный вопрос. Меня сейчас больше интересует, как ты не отшатнулась от меня, когда я метлой махал, ровно та красавица в «Аленьком цветочке», что полюбила принца в обличье страшилы.

– Ого! Ты считаешь себя принцем? Скромностью не страдаешь.

– Принц– это в переносном смысле. Просто я – человек, знающий себе цену.

– Вот как! И в чем же она выражается?

– Я живу в согласии со своими принципами. Кто еще может этим похвастаться? Ни начальство, ни соседи мне не указ. И общественное мнение на меня не давит. Мне на всех насрать. Черт! Извини, Леночка, вырвалось.

Я сделала вид, что не заметила грубого слова:

– А тебе не кажется, что такое поведение называется эгоизмом?

– Ничуть. Я живу так, чтобы окружающим от меня не было ущерба или неудобства. Если кто и страдает от моего, как ты выразилась, эгоизма, то лишь я сам.

– И все-таки твои слова о личной свободе противоречат фактам. Тобою помыкает даже Толик Коровец, птица не шибко высокого полета.

– Для меня его приказы как снег или дождь. Явления природы, Которые следует учитывать. Я не чувствую униженности, исполняя их.

Матвей все больше интересовал меня. Мне хотелось знать, как в нашем жестком мире мог появиться человек, живущий по своим нравственным законам.

– Матвей, расскажи немного о себе. Где ты родился, рос, почему не окончил школу?

Коротко не получится, а всерьез – неохота заводиться. Ну, попробую удовлетворить твое любопытство. Воспитывала меня бабушка, хотя родился я в Сибири. Отец там жил на поселении. Уже после войны он попал в колонию из-за фамилии.

– Как так?

– Ну, Сомовы-Извольские – известная была в царской России фамилия. Прадед служил на государевой службе, имел заслуги, знаки отличия. Мама тоже была благородного происхождения. Одним словом, отец был осужден и за политические убеждения, и за дворянские корни.

– А родом они откуда?

– Отец – из питерских. Мама родилась в Сибири, у потомков сосланных декабристов. Там она и выросла. И с отцом там познакомилась, и я в тех краях родился. После смерти отца мама приехала со мной в Ленинград, к матери отца, но они не ужились. Бабушке каким-то образом удалось уговорить маму оставить меня ей. Она считала, что в столичном городе я смогу больше получить, чем в глухой деревушке. Было мне три года тогда, так что ни отца ни матери я не помню.

– А мама тоже умерла?

– Не знаю. Связь с ней прервалась, еще когда бабуля была жива. Я подавал запрос несколько лет назад в поселок, где родился. Ответили, что гражданка выбыла в неизвестном направлении. В общем, след ее потерялся.

Я погладила Матвея по щеке:

– Сейчас многие свое дворянство восстанавливают, ты тоже в какое-нибудь собрание входишь?

Нет, мне с нынешними дворянами не по пути. Они слишком кичатся своим происхождением. У меня свой путь. Для меня последней дворянкой была моя бабушка.

– Видно, у нее уже сил не было дать тебе образование? Она давно умерла?

– Да, времени уже порядком прошло. А что до образования, то бабушку мне упрекнуть не в чем. Я был сам крайне неспособный до учебы. Зубрить не желал, задачи решать не получалось, еле восьмилетку окончил. Правда, читал я всегда много. У бабушки уйма книг сохранилась, хотя часть она в блокаду сожгла. Весь Вольтер, Дюма, Стивенсон, ну и другие на мою долю остались.

– Ты бы мог на гуманитарном факультете учиться.

Наверное. Только без аттестата туда хода нет, да и бабушке надо было помогать. Она, бедняжка, до последнего дня, уже на пенсии была, все подрабатывала: ноты переписывала. Копейки за это получала и меня из последних сил тянула. Она очень переживала, что я к учебе не способен, беспокоилась за мою судьбу. После восьмилетки подыскала для меня приличное училище, где готовили мастеров по изготовлению клавишных инструментов. Хотя это ей только казалось, что училище приличное и профессия интеллигентная. По сути, из нас готовили столяров, хоть и для музыкальной фабрики. Сама представь, какие ребята в то время в ПТУ шли! Для меня учеба была сплошным мучением. Товарищи грубые, книг не читали, надо мной все время посмеивались, называли «внучек». Невольно и бабушка в этом повинна была. Часто в училище захаживала, моими успехами у преподавателей интересовалась. Вот ребята меня и задразнили.

– А потом?

– Немного поработал на фабрике по изготовлению пианино, от армии отсрочку дали ввиду того, что я один у старенькой бабушки. Только недолго я той отсрочкой пользовался. Бабушка умерла, и меня сразу забрили.

– В армии трудно пришлось?

– Не то слово. Мне барабанные перепонки там и отбили, так что я на одно ухо почти оглох. И знаешь, никому не говорил, а тебе… Нет, и тебе не скажу. Одним словом, довели меня до того, что едва не повесился на ремне. Хорошо, капитан вошел, вовремя из петли вынул. Думаю, этого капитана Бог послал, никак он не должен был там оказаться. Одним словом, я ему до гроба обязан, что от смертного греха меня спас. Я ему раньше всегда на день ангела открытки посылал, но умер он года два тому назад. Я, когда вечернее правило исполняю, молитву об усопших произношу, его имя сразу за бабушкиным повторяю. Крепче, чем «Отче наш» и «Богородицу», затвердил.