По субботам мы лечились жирным мексиканским завтраком. Яйца, сыр, чоризо. Иногда мы громко сомневались вслух, все ли мы делаем правильно. Разве мы уже не должны были достичь чего-то по-настоящему значимого? Нам было по 29 лет, тот самый возраст, в котором у моей матери уже была я. Линдси рассказывал о своем отце, который переехал из Австралии и начал собственное дело. А что сделали мы?

Но потом мы просто шли в бар и повторяли то, что делали накануне ночью. Бармен наливал мне порцию Harp Lager[59], как только я появлялась в дверях. Я успешная.

Мы пили вдвоем, и пили много. Но все шишки и синяки получала я. У меня была привычка соскальзывать с бордюра, когда мы стояли на нем в конце вечера.

– Не понимаю, – жаловалась я как-то Анне по телефону. – Он пьет столько же, сколько я!

– Он тебя выше как минимум на 30 сантиметров! – ответила она.

Я все еще доверяла Анне, но теперь тщательно отфильтровывала информацию. Я говорила ей достаточно, чтобы поддерживать нашу близость, но недостаточно, чтобы вызвать беспокойство. Ловкость пьющего человека: разделить правду между вашими друзьями так, чтобы никого не оглушить слишком тяжелой истиной.

Анна, возможно, не переживала, но я – да. Линдси и я работали на бумаге, но я изводила себя мыслью, что мы что-то упускаем. Я хотела большего, но вместе с тем думала, что мои запросы могут быть нереалистичными.

Линдси уезжал на офисную работу в 8.30 утра, за два часа до меня, и я провожала его до двери, чтобы после снова спрятаться в простынях, чувствуя себя бессмысленной и нездоровой. Его большой рыжий кот прыгал на кровать и сворачивался клубком на моем животе. И я любила эту чертову скотину. Так или иначе он заставлял меня чувствовать себя прощенной.

Я перестала называть кота именем, которое дал ему Линдси. Небольшой акт протеста, который многое говорил о наших отношениях. Кот был назван в честь статусной машины, и это было полнейшей ошибкой, поэтому я перебирала имена одно за другим, пока наконец не нашла нужное. Бубба. Отличное имя для большого рыжего кота.

Я предполагаю, что мы застряли именно в этой точке. Бубба, свернувшийся клубком у меня на животе. Хотя в то же время я знаю, что это верно только для одного из нас.

Если бы мне нужно было точно указать момент, в который я поняла, что мы с Линдси в беде, я бы указала на этот: ночь, я стою в ванне, он смотрит в сторону. Раньше мы вместе бултыхались в большой ванне с ножками в виде львиных лап, голые и бесстыдные, наши очки лежали рядом на кафельном полу. Но однажды я встала, вода текла по моему обнаженному телу, и он отвел глаза. Он выглядел смущенным. Предательство начинается с мелочей.

– Как думаешь, я поправилась? – спросила я пару дней спустя, когда выпила достаточно вина для того, чтобы стать смелой.

Что он должен был сказать – нет? Он был специалистом, который нашел бы возражения для каждого аргумента. Он знал так же хорошо, как я сама, что мои юбки больше на мне не сходятся. Но я хотела, чтобы он все отрицал. Соврал, убедил меня, что я все равно красивая – так или иначе. «Думаю, ты поправилась, да. На четыре или шесть килограммов».

– Четыре, – плюнула я в ответ. Мы оба знали, что я набрала все десять.

Он никогда не просил, чтобы я бросила пить. Он лишь попросил, чтобы я стала пить, как нормальный человек. Уменьшила дозу. Держала себя в руках. А я начала мошенничать, чтобы вернуться к тому, чем когда-то мы были. Всевозможные диеты. Если бы я могла похудеть, он снова посмотрел бы на меня тем влюбленным взглядом. Но чем меньше я ела, тем чаще падала. Однажды я так разбила колено, что пришлось идти к травматологу-ортопеду. Я начала принимать помощь Линдси, чтобы держать себя в руках. Спасти меня от себя самой.

– Не позволяй мне пить больше трех бокалов, – сказала я ему однажды вечером.

Он положил руки на мои плечи:

– Если увижу тебя с четвертым, выбью его из твоих рук карате-ударом.

Но после второго пива мне перестала нравиться наша договоренность. И я заявила ему:

– Если ты выбьешь из моих рук четвертый бокал, я порву с тобой.

Теперь чаще всего я просыпалась с его спиной. Я начала чаще болтаться в компании парней с работы. Они продолжали смеяться, когда я обливала себя мартини.

Если бы мне нужно было указать на миг, когда Линдси понял, что мы в беде, я указала бы на ночь, когда я напилась так, что не могла подняться по лестнице в дом, и он убедил меня, что я котенок. Я была в затмении, делала неуклюжие шаги на четвереньках, мяукала на луну и пыталась размахивать несуществующим хвостом. Но для Линдси такое поведение больше не было милым, забавным или соблазнительным. Оно было жалким.

Я обратилась к специалисту. У нее был офис в пригороде Далласа, в доме, в котором было слишком много часов с кукушкой.

– Мужчины бросают женщин, которые пьют слишком много, – сказала она мне. – Он оставит вас.

Я подумала: разве это справедливо? Женщины остаются с мужчинами, которые пьют куда больше моего. Я подумала: но если я брошу пить, что мы будем делать вдвоем? Я подумала: что вообще, черт побери, знает обо мне эта женщина?

Через несколько месяцев после этого Линдси заговорил со мной, когда мы сидели в дрянном греческом ресторане. «Я не могу больше это терпеть». И я знала, что он имеет в виду не поганый ужин.

Я не была опустошена, я была в ярости. За все время, которое мы провели вместе, его активы только возросли. Он стал лучше одеваться – меньше походил на ботаника и больше на музыканта. А я в то же время ощущала себя горой жира, выброшенной на обочину дороги. Но под раненой гордостью я знала, что наше расставание было правильным решением. Я провела два с половиной года, не будучи уверена в своей любви к нему, все больше толкая себя в пучину ненависти к самой себе. То, чего я требовала, было несправедливым. Я хотела, чтобы он любил меня за нас обоих.

На следующий день после того, как Линдси бросил меня, я приняла решение.

– Я забираю кота, – сказала я ему. – И переезжаю в Нью-Йорк.

Через несколько месяцев после переезда в Нью-Йорк я получила задание, перенесшее меня в Париж. В 11 утра я валялась в своей спальне в Бруклине, пытаясь дать сну второй шанс. Я лежала с подушкой на лице, чтобы закрыться от солнечного света и, должно быть, со стороны выглядела странновато – словно пытаюсь задушить саму себя.