4 (1968 г.); Б — погребение 6 (1969 г.); В — погребение 3.

А, 1; Б, 1, 2, 4; В, 1, 2 — бронза; А, 2; Б, 3, 5 — железо; А, 3, 4, 5 — кость; В, 3 — глина.

Таш-Елгинский могильник.

В бассейне Средней Камы раннеананьинским (VII–VI вв. до н. э.) является Таш-Елгинский могильник, открытый Н.А. Мажитовым[153] и исследованный в 1967–1969 гг.[154] в Янаульском районе Башкирской АССР на правом берегу Буя — левого притока Камы (рис. 5). Всего за три года работ здесь было вскрыто 25 могил, располагающихся двумя или тремя рядами параллельно берегу. В 20 могилах вскрыты одиночные захоронения, в одной (№ 19) — парное захоронение, две ямы (№ 9 и 13) содержали погребальный инвентарь, но не выявили следов костяка, т. е. были кенотафами, и в одном случае наблюдалось захоронение лишь черепа (№ 4). Все костяки лежали на спине вытянуто ногами к реке. В ряде могил (№ 18, 20–25) отмечены углистые включения в засыпи, а в могиле № 25 (№ 12 — 1969 г.) — следы прокала. В засыпи некоторых могил (№ 4, 8, 10, 16) отмечены черепа или зубы лошади. Погребальный инвентарь в основном датирует могильник VII–VI вв. до н. э. (рис. 39, А, Б).

Скородумский могильник.

Самым северным раннеананьинским могильником, входящим уже в верхнекамскую группу, является Скородумский, исследованный в 1951–1953 гг. пермскими археологами под руководством О.Н. Бадера[155]. Могильник располагается на краю низкой надлуговой террасы Полуденной — правого притока Камы. Здесь изучено всего 4 могилы, расположенные рядами и содержавшие по одному костяку. Судя по тлену от коронок зубов, в трех случаях погребенные лежали ногами к реке, в одном (№ 3) — головой к реке. В засыпи последней могилы отмечены углистые включения и следа прокала.

Особенности погребального обряда.

Особенности погребального обряда ананьинских племен были рассмотрены рядом исследователей еще в 50-х — начале 60-х годов XX в.[156] Однако имевшийся тогда скудный материал, особенно по раннеананьинскому времени, позволил наметить лишь самые общие черты при минимальном их объяснении. К анализу погребального обряда не привлекались данные этнографии, не говоря уже о данных исторической лингвистики. В настоящее время накопился большой новый материал, особенно по раннеананьинским могильникам[157], а также вышел ряд статей, посвященных археолого-этнографической[158] и этнографо-лингвистической[159] интерпретации погребального обряда народов лесостепной и лесной полосы Евразии, в том числе и финно-угорских. Все это создало реальную основу для более углубленного анализа погребального обряда раннеананьинской общности[160].

Все известные к настоящему времени раннеананьинские могильники с определенным местоположением (к числу таковых можно причислить 20 памятников, см. рис. 5) располагаются по берегам Волги и Камы[161], причем почти всегда занимая края относительно низких надлуговых террас (кроме Тетюшского могильника)[162]. Такое положение не случайно. В погребальных обрядах ананьинцев[163], как и их предшественников-приказанцев[164], значительную роль играли большие реки — Волга и Кама, выступающие как своеобразные реки смерти, соединявшие настоящий (верхний) и будущий (нижний) мир. Кроме расположения на низких берегах крупных рек, об этом свидетельствуют и формы могильных ям, нередко имеющих закругленные, как у лодок-долбленок, концы и иногда корытообразное дно (см. Ст. Ахмылово, Луговской и другие могильники), а также достаточно устойчивая ориентация погребенных ногами к реке: Ст. Ахмылово — 63 % погребенных, Акозино — 88; Моркваши — 100 %, I Ново-Мордово — 30 (70 % — головой к реке), Луговской могильник — 100 % и т. п.

Все это не случайно. В погребальных обрядах многих северных народов, жизнь которых была теснейшим образом связана с рекой — рыболовством и охотой в припойменных долинах, представления о реке как дороге переселения душ играли важную роль. Таковы верования обских угров[165], эвенков[166], археологически — у глазковцев Восточной Сибири[167], племен эпохи бронзы Якутии[168] и т. п.

Отголоски представлений о реке смерти, о реке переселения душ сохранились и в фольклоре марийцев, удмуртов и коми. Таковы песня горных мари о Волге (Юл или Иола), где говорится об уплывании людей навечно вниз по реке[169], сказки южных удмуртов о водяных гостях, перевозивших по Каме души умерших[170], баллада о хозяине Зеленого мыса у коми на Печоре[171] и др. Интересно и то, что марийцы Волгу называют Юл (Йыл — на горно-марийском и в топонимах — Йояа, Йола-сола)[172], что может быть сопоставимо с понятиями «верование», «обычай» (йула — мар.[173], йылол — удм.[174]). Возможно, что Волга, выступающая у ананьинцев — далеких предков волжских и пермских финнов — как основная река верований и обычаев, так и называлась «вера», «обычай».

В этнически подтвержденных могильниках волжских и пермских финнов традиции, связанные с рекой, выступают не особенно отчетливо. Однако все же следует отметить характерное для древних[175] и современных[176] марийцев расположение кладбищ у реки и преимущественное положение языческих погребений по направлению к реке[177]. Это же отмечается и для вычегодских коми[178]. А.В. Збруева сообщает о присутствии лодки или представлений о лодке в погребальном культе удмуртов и мари[179]. Любопытно, что в волжско-финских и пермских языках понятие «плыть» созвучно или тождественно с понятиями «убивать», «умертвить» (но не умереть):

мари — «ияш, ийын» (плыть)[180] — «ойган» (убитый горем)[181]; или — «пуш» (лодка)[182] — «пушташ» (убивать, умертвить)[183], мордва-мокша — «уеме» (плыть)[184] — «шавоме» (убить)[185], удм. — «уяны» (плыть)[186] — «виыны» (убивать)[187], коми — «уйны» (плыть)[188] — «виоы» (убийство)[189].

Последнее очень важно, так как очевидно, по представлению древних (в данном случае раннеананьинских) предков восточных финнов, так же, как и обских угров[190], окончательная смерть у человека наступала лишь после ухода из тела этой души, которая отправлялась по реке смерти и у обских угров так и называлась «уходящая вниз (по реке) душа»[191]. В представлениях ранних ананьинцев этот процесс, вероятно, происходил насильственным путем, для чего, может быть, совершались какие-то обряды, ускоряющие переход от жизни к смерти, и совершались какие-то действия, символизирующие процесс отплытия — убийства.

До окончательной смерти по представлениям обских угров вторая душа умершего человека превращалась в какое-то водяное насекомое (жука, жужелицу и т. д.)