– Школа Гаудига славится передовым подходом к преподаванию, – изрекла Рут, и ее бесстрастный тон контрастировал с энтузиазмом Герды. – Они хотят научить нас развивать свою независимую личность, культивируя наш духовный рост, который не ограничивается учебными предметами. Тебе, должно быть, все это уже объяснили, когда…

– Я заметила только, что учителя здесь лучше, чем в Штутгарте, – перебила ее Герда, – и доброжелательнее, чем в швейцарском пансионе, где я училась. А впрочем, на моих занятиях мало чему можно научиться: они скорее для тех, кто надеется на хорошую партию, или для секретарш.

Рут в ответ рассказала, что у нее преподают сразу несколько отличных учителей, внимательных, открытых и знающих. Некоторые даже разрешают ученицам устраивать политические собрания и предоставляют им для этого актовый зал. Пару лет назад к ним приезжал представительный юноша из Берлина («настоящий викинг, ни за что не скажешь, что первокурсник») и читал им лекцию о классовой борьбе в школьной среде. А вскоре после этого группа девушек организовала ячейку социалистического школьного профсоюза, где Рут состоит до сих пор.

– И это в школе для девочек?! У нас пределом мечтаний была рождественская ярмарка с нашими поделками. Или ужасный концерт классической музыки. Но в любом случае каждая из нас хотела быть лучшей.

– Ну, если речь об этом, то и мы с одноклассницами по Gymnasium тоже не очень‑то дружим.

Возможно, их союз был скреплен именно в ту минуту: Герда покатывалась со смеху, и ее оглушительный хохот пошатнул бы и самые передовые педагогические концепции, если бы его не перекрыл прозвеневший звонок.

Но Рут и представить не могла, что, начиная с того дня, всякий раз, когда занятия по кулинарии или стенографии по методу Габельсбергера совпадали с расписанием уроков в старшей школе, Герда станет ждать ее у ворот, выходящих на Дельницерштрассе. Она стояла, прислонившись спиной к кованой решетке, иногда с раскрытым зонтиком (но чаще он висел у нее на руке), и почти всегда курила: как старшая сестра или женщина, назначившая мужчине свидание и уверенная, что он придет. Здание отбрасывало на нее свою темную, асимметричную тень, удлиненную очертаниями ступенчатых фронтонов с неоготическими украшениями, которые придавали изящество серой громаде школы (но какая от них польза, если они расположены так высоко?). Живая от природы, на фоне потока старшеклассниц Герда выглядела одинокой и крошечной – настоящее воплощение независимости.

Рут подходила к Герде, они болтали какое‑то время у ворот, а потом направлялись каждая в свой класс или, продолжая разговаривать, шли домой. В своих самых высоченных туфлях (их Герда надевала в школу) подруга доходила Рут до плеча. Но они были двумя беззаботными красавицами, дополнявшими друг друга.

Никогда за всю свою ученическую жизнь Рут не уделяла столько внимания своей внешности. Первое, на что она смотрела теперь по дороге на Дельницерштрассе, были ее собственные шаги, а точнее, большие ноги в ботинках, начищенных до блеска «Эрдалем» из фирменной баночки с красной лягушкой, на которых два раза в год меняли подметки. Мать перешивала для нее свою одежду, а лучшие из нарядов относила на подгонку портнихе. В провонявшем нафталином чемодане Рут откопала тренч отца (и его галстуки – они как раз были в моде). «Братьям он все равно не подходит, а сейчас носят именно такие», – ответила она на возражения матери и, затянув как можно туже пояс на талии, прибавила: «Видишь? Сидит как влитой», а затем, понурив голову, проскользнула за дверь. Закутавшись в этот плащ, она чувствовала себя более защищенной и особенной. Снисходительный или благосклонный наблюдатель с воображением мог бы назвать их Гарбо и Дитрих из провинции. Но, в сущности, важно лишь то, что они нашли друг друга.

Чики Вайс все повторяет, как у него сердце радуется, что Капа снова заходит в студию, хотя бы время от времени, а затем протягивает ей номер «Пикчер Пост» и скрывается в превращенную в лабораторию кухню: «Ein Moment!»[113] Рут прекрасно знает, сколько может длиться этот момент. «Я тогда кофе поставлю, хорошо?» – кричит она ему вслед и тут же начинает возиться с кастрюлькой и кипятильником «Эльтрон» – берлинским капиталовложением Вайса и Фридмана, заботливо уложенным вместе со старыми обносками при отъезде в Париж. Он весь покрыт накипью, напоминая ископаемое морское существо, и с ним надо быть начеку, чтобы не забрызгать, например, лежащий на столе журнал. Как только вода начинает капать через фильтр, Рут проверяет запасы в шкафчике. Есть молоко, поскольку его приносят каждое утро, а вот от сухариков «Heudebert» осталась только жестяная коробка. Рут находит два яблока, грушу с бочком, черствый кусок багета и сахарницу.

– Ты завтракал?

Она повторяет этот вопрос, пока Чики не отвечает: «Merci, pas de problème»[114], и Рут начинает яростно кромсать остатки багета, пока ей не удается добыть несколько сносных кусочков.

Чики забывает поесть, у него никогда нет времени купить еды («Магазины закрываются рано». – «Но boulangerie[115] за углом открыта даже в воскресенье утром!» – «Правда? А я и не знал»), а мадам Гарай, секретарша, считает, что это не ее обязанности. Поэтому с тех пор как Рут перестала ежедневно появляться на улице Фруадво, Чики Вайс ест только вечером, с своим другом Банди, то есть Капой («Я могу есть один раз в день, ты посмотри на мои лошадиные зубы!»), но эти ужины скоро закончатся, как только больной достаточно окрепнет, чтобы променять кормежку из окрестных бистро на паек республиканской армии в Испании, куда он твердо намерен вернуться. «И что потом?» – задается вопросом Рут. А потом Чики что‑нибудь придумает или ему помогут земляки из Будапешта – в Париже их теперь немало. Нелепо, что она все еще заботится о Чики. До сих пор выискивает грязные тарелки или крошки под столом, как будто за прошедшие месяцы она не убедилась, что пол всегда чистый, посуда убрана и даже кровать на чердаке идеально заправлена, как в армии.

«Повезет той женщине, которой ты достанешься», – подтрунивает она, отчего длинный нос Чики слегка краснеет, хотя эта шутка и была стара, как засохший багет. Ну и ей тоже в каком‑то смысле повезло: как только она налила себе кофе и закурила сигарету, Чики приоткрыл дверь. «Пардон, я скоро, еще две минуты». Слава богу, что скоро. А то между затяжками она снова разнервничается из‑за предстоящего разговора с Капой: особой спешки нет, но ей хочется как можно скорее покончить с этим.

Что же ей делать? Искать его по кафе на Монпарнасе? Подкараулить в гостинице? Лучше выложить ему все сразу,