тем, кто упрямо доказывал, что социалистические идеи «противопоказаны» американцам, что они, будучи занесенными извне, якобы вступают в неразрешимый конфликт с традиционно-национальным духом индивидуализма, враждебного коллективизму, Эптоп Синклер, как уже подчеркивалось во введении, писал об американском социалистическом движении, выдвинувшем целую плеяду национальных лидеров от Альберта Брисбейна и Горэса Грили до Дебса и Лондона{127}.

И сам Эптон Синклер был фигурой, характерной для Америки. Он напоминал пионеров американского социализма, фурьеристов, устроителей первых общин и колоний, своей жаждой социальной справедливости, пылом реформатора. И вместе с тем Синклер знаменовал новый этап в развитии социалистической традиции. Это верно подметил еще Джек Лондон в своем известном отзыве о романе «Джунгли», сопоставивший его с романом «Взгляд назад». У Беллами он увидел прекрасные теории, у Синклера — «пот, и кровь, и стоны, и слезы»{128}.

Десятилетие, последовавшее за окончанием первой мировой войны, оказалось весьма плодотворным для Синклера как художника. В это время он сблизился с левыми, радикальными кругами. События в России, где в 1917 г. произошла социалистическая революция, привлекли его пристальное внимание.

Его знаменитый роман «Джимми Хиггинс» (1919) был первым в литературе США художественным откликом на русскую революцию. В целом писатель убедительней, чем в «Джунглях», проследил рост, развитие героической личности, показав историю рядового американского рабочего, функционера социалистической партии. Узнав о победе большевиков в России, он видит в этом событии воплощение своих давних чаяний: «Джимми был на седьмом небе, — читаем мы у Синклера. — Он просто ног под собой не чуял от счастья. Наконец-то впервые в истории создано пролетарское государство…»{129}

Исполнены драматизма заключительные главы романа. Ставший солдатом, Хиггинс склонен верить в то, что, сражаясь с кайзером, спасает демократию и помогает государству Советов. Сначала он воюет с немцами во Франции. Потом его посылают с экспедиционными войсками в Советскую Россию. Там на фронте под Архангельском под влиянием революционной агитации большевика Калинкина Хиггинс прозревает; арестованный американской контрразведкой, под пытками, он ощущает себя солидарным с борющимся и страдающим человечеством. Правда, и в обрисовке Хиггинса сказывается старая болезнь Синклера — склонность к подмене публицистикой живого наглядного изображения (в том числе и в финале романа), равно как и очевидная акцентировка мотива мученичества.

В целом же роман Э. Синклера, получивший восторженные оценки Дебса, Роллана, Брандеса и других, запечатлевший рост революционного сознания простого, рядового американца, был созвучен произведениям Барбюса, Нексе, его соотечественника Джона Рида. Позднее, в автобиографической книге «Записки из жизни рабочего» У. З. Фостер вспоминает, что фигурой главного героя писатель «обессмертил живой и значительный тип, знакомый любому участнику профсоюзного и революционного движения»{130}.

Свидетельством расширения социальных горизонтов писателя явились поиски им новой художественной формы, оперативной и действенной. Так рождаются его публицистико-социологические памфлеты{131}. Они выстраиваются в целую серию — «Мертвая рука», которая свидетельствует о том, насколько Синклер пошел дальше «макрейкеров».

В этих памфлетах Синклер атакует общественное зло широким фронтом: обличает зависимость церкви от финансовых интересов («Выгоды религии», 1918) и подкуп «свободной» прессы («Медная марка», 1920), деградацию писателей в результате подчинения доллару («Искусство Маммоны», 1922) и опошление искусства, превращение его в коммерческую псевдокультуру («Деньги пишут», 1927). Не оставляет он без внимания и такую сферу национальной жизни, как образование («Гусята», 1922; «Гусиный шаг», 1923).

Своими памфлетами Эптон Синклер не только будоражил читателей, он прокладывал пути художественно-документальной, очерковой литературе, дал первые образцы нового жанра, представляющего сплав социологии и публицистики. Этот жанр получил особое развитие в 30-е годы, в пору резкого «взрыва документализма», — у Драйзера, Колдуэлла, Андерсона, Фрэнка и др.

Работа над памфлетами обострила социологическое чутье Синклера, понимание им экономических пружин американского общества. И в серии романов, написанных Синклером в послевоенное десятилетие, заметен рост его писательского мастерства. В них индивидуальные судьбы героев развертываются на широком общественном фоне, в то время как каждый из романов Синклера — и в этом он отчасти напоминал Золя — становится своеобразным путешествием в какой-то особый мир, будь то полиция и тайная антирабочая агентура («100 %»), индустрия «черного золота» («Нефть»), механизм судопроизводства («Бостон»). Показательно появление в «Нефти» революционера Поля Аткинса, который словно бы принимает эстафету у Джимми Хиггинса. Однако как художественный образ он явно бледен; Синклеру вообще больше удавались образы жертв, вызывающих сострадание, чем борцов. Но важно и другое: Поль Аткинс, как и Эрнита в одноименной повести Драйзера, был одной из первых попыток создать фигуру коммуниста в литературе США.

В «Бостоне» (1928) заметен уже переход социологического романа в новую жанровую разновидность, которая становится в последний период творчества Синклера доминирующей, — в современный исторический роман. И это для писателя было новым творческим поворотом; ведь в прежних произведениях Синклера не было подлинно исторических личностей, а реальные обстоятельства лишь просвечивали, представали в несколько завуалированном виде: в «Короле Угле» — забастовка в Колорадо в 1914 г., в «100 %» — дело Тома Муни, в «Нефти» — аферы с «черным золотом» в президентство Гардинга. В «Бостоне» давалась богатая социальная панорама американского общества, вовлеченного в борьбу вокруг процесса над Сакко и Ванцетти. Весь этот материал цементировался с помощью фигуры, характерной для синклеровской типологии, представителя власть имущих, который отходит от своего класса (вдова умершего главы богатейшего рода Торнуэллов — Корнелия).

В 20-е годы Эптон Синклер становится самым читаемым в Советской России американским писателем; и это имело глубокие основания. Прочные нити связывали его с русской литературой, которая привлекала его своим гуманистическим пафосом и силой обличения. Он хорошо знал Гоголя, Тургенева, Достоевского, но особенно дорог был ему Лев Толстой; вскоре после выхода «Джунглей» он послал книгу в Ясную Поляну с дарственной надписью. Прочитав роман, Толстой сделал в дневнике такую запись: «Удивительная книга. Автор — знаток жизни рабочих. Выставляет недостатки всей этой американской жизни. Не знаешь, где лучше». И добавлял: «Следовало бы его издать по-русски…»{132}

В 1960 г., когда весь мир отмечал 50-летие со дня смерти автора «Войны и мира», Эптон Синклер отправил в газету «Правда» статью, в которой взволнованно писал о том, как много значил для него пример Толстого, писателя и гражданина, правдоискателя{133}. Тяготение к Толстому-обличителю во многом объясняет саму природу творчества Синклера. Это ощутил и Ромен Роллан, другой горячий поклонник русского гепия, который в своем отзыве о «Джимми Хиггинсе» писал: «Нет романа, более близкого искусству и душе Толстого».

В 1912 г. завязалась переписка Синклера с Горьким; двух писателей связывали дружеские отношения. В 1923 г. Горький, активно способствовавший публикациям Синклера в России, сообщал ему: «100 %» издано «Всемирной литературой», как и